Раздался дружный залп. На одежде приговоренных появились яркие расплывающиеся пятна крови. Повалившись ничком, они забились в конвульсиях, а потом затихли. Никто из них не произнес ни слова, никак не выказал страха или слабости. Их спокойная ненаигранная стойкость перед лицом бесмысленной и позорной смерти отозвалась болью и жалостью в сердцах многих из присутствующих. И все-таки это было единственное, что помогло всем вынести зрелище этого полного краха.

Она лежала на кровати, думая о Кубе, о том, как ей попасть на этот остров, постаравшись перебраться туда одновременно с отцом. А если Морган сумеет добиться перевода в Гавану, тогда он может взять ее с собой. Услышав шаги, Фелиситэ соскользнула с постели и расправила складки на юбке. Не надевая туфель, которые она сбросила, прежде чем лечь, девушка поспешила в гостиную.

Морган стоял посреди комнаты с каким-то свертком под мышкой. Когда он обернулся, его лицо показалось ей изможденным, зеленые глаза выражали тоскливую безысходность.

Фелиситэ остановилась, опершись рукой о спинку резного кипарисового кресла.

— Что это? Почему ты вернулся?

— Присядь, Фелиситэ, — проговорил Морган бесстрастным тоном, словно отдавая приказ.

— Почему? — спросила она. Не получив ответа и ни о чем не догадавшись по выражению его лица, она посмотрела на сверток, который он принес. По размеру и неправильной форме он походил на камзол, в который завернули несколько предметов. Прошло какое-то время, прежде чем Фелиситэ поняла, что это. Она вновь посмотрела Моргану в глаза, потом, почувствовав, как перестают слушаться ее налившиеся тяжестью конечности, упала в кресло.

Морган подошел ближе. Встав на одно колено, он положил вещи, которые держал в руках, на подол ее платья. Бархатный камзол табачного цвета развязался, и ее глазам предстала пара туфель, табакерка с крышкой, покрытой перегородчатой эмалью, переплетенная книга стихов Вергилия и шпага. Эти вещи, уже далеко не новые и тем не менее бесконечно ей дорогие, принадлежали Оливье Лафаргу. Девушка стала перебирать их дрожащими пальцами.

— Фелиситэ, — проговорил Морган тихим грудным голосом, — мне больно об этом говорить, но я должен сообщить, что твой отец мертв.

— Мертв? — спросила она без всякого выражения. — Но как? Как это могло случиться? Он же получил только шесть лет тюрьмы…

— Он сам наложил на себя руки. Кто теперь узнает, почему? В тюрьме с человеческим разумом происходят странные вещи.

Фелиситэ широко открыла глаза, почувствовав по тону его голоса, что Морган чего-то недоговаривает.

— Как… как это случилось?

— Зачем вдаваться в подробности? — ответил он, подавшись назад. — Это случилось. Вот и все.

— Нет, не все, — резко возразила Фелиситэ, — я должна знать. — Мысль о том, что он может что-то скрывать и во что может вылиться эта попытка, заставляла ее проявить настойчивость.

— Не надо, Фелиситэ. Помни его таким, каким видела в последний раз, и удовлетворись этим.

— Его убили охранники? Они закололи его, как Виллера?

— Нет. Я же сказал, он покончил с собой этой ночью.

— Это удобно, правда? Может быть, все продумали заранее? Может, ему кто-нибудь помог? В таком случае я, наверное, оказалась полной идиоткой, если относилась к тебе с благосклонностью ради того, чтобы отец остался жив, а ты все это время думал, как с ним покончить. Это была твоя мысль или тебе ее подкинул О'Райли? Может, ты вообще не разговаривал с генерал-губернатором?

— Хватит! — заорал он. — Ты сама не понимаешь, что говоришь.

— Не понимаю? Прошлой ночью, когда я спала с тобой в одной постели, мой отец умер в камере непонятной смертью.