— Если бы это было так, я бы давно уже воспользовался его услугами.

— Но у вас лихорадка…

— Она пройдет, когда я начну выздоравливать. Не беспокойся. Если уж тебе так необходимо постоянно мучиться и досаждать мне, то ложись со мной рядом.

— Я буду мешать вам.

— Конечно. Но в нынешнем положении ничего лучшего не придумаешь. Ложись.

Он откинул в сторону одеяло, поджидая ее. Потребность подчиниться ему, сделать так, как он велел, предоставив заботу о его самочувствии ему самому, была почти непреодолимой. Но Анджелина сумела побороть себя ценой огромных усилий.

— Я считаю, что вам необходим доктор.

— Я взял тебя с собой не для того, чтобы ты вела себя как ночная сиделка.

— Я и не стремлюсь быть ею, — возразила она с легким раздражением, — но кто-то ведь должен присматривать за вами.

— Позволь мне самому решить, в чем я нуждаюсь, а в чем — нет. Например, сейчас мне необходимо ощущать рядом с собой твое теплое тело, вместо того, чтобы видеть порхающего ангела, холодно и озабоченно распоряжающегося мной.

Его голос звучал с хрипотцой, дыхание было затруднено. Спорить с ним означало истощать его последние силы. Неловкими движениями Анджелина сняла с себя жакет, блузку и бархатную тяжелую юбку, сложив одежду на дальнем краю постели. Оставшись в одной нижней сорочке, она скользнула под одеяло. Его рука сейчас же обняла ее и прижала к себе, так что спиной Анджелина чувствовала жар горящего в лихорадке тела Рольфа. Дрожь пробежала по всем ее занемевшим от холода членам от этого неожиданного перепада температуры, и Анджелина почувствовала, как по телу Рольфа пробежала ответная судорога. Но его беспокойные движения и метания постепенно прекратились, как будто ее близость внушала ему уверенность и покой. Он замер, его объятие ослабело, и Рольф погрузился в глубокий сон.

Анджелина лежала тихо, чувствуя исходящее от его тела тепло, капля за каплей проникающее в нее. Странный человек, этот Рольф Рутенский. Бесцеремонный, обладающий железной волей, своеобразным складом ума, острой проницательностью и сладкоречивостью, он был до крайности самонадеян, так, что, казалось, не боялся ни Бога, ни черта, не говоря уже о простом смертном. Похоже, в его броне не было изъяна, за исключением, возможно, — и то, этого нельзя было утверждать наверняка — стремления завоевать благосклонность короля-отца и импульсивной страстности характера. Своими качествами он завоевал восхищение сограждан, как говорил ей Густав, верность своих друзей и любовь женщин.

Любовь, конечно, только некоторых женщин, не всех. Сама Анджелина, слава Богу, не поддалась этому пагубному чувству. Тот сумбур мыслей и ощущений, который она испытывала, когда находилась рядом с ним, был вызван гневом, недоверием и непонятным беспокоящим ее чувством к человеку, который открыл в ней самой существование новых, неизвестных ей доселе физиологических потребностей и желаний ее собственной плоти. Тот факт, что он находил ее привлекательной и желанной ничего не менял, а, наоборот, усугублял ее недоверие к нему.

Было бы непозволительной глупостью с ее стороны заблуждаться на этот счет — воображать, что его интерес к ней может быть более или менее продолжительным, а привязанность сколько-нибудь серьезной. Нет, Анджелина не была столь неразумна. Она не позволяла себе этого…

Скоро он поправится, узнает от Клэр все что ему надо узнать, и выберется из плена. Он сядет на корабль и отправится на свою родину, пропав навсегда из ее жизни. Ничто и никто не в силах изменить это, ничто не удержит его здесь. Сама Анджелина, конечно, вовсе не хотела даже пытаться делать это. Ей было все равно. А горькие, соленые слезы, которые она втихомолку глотала сейчас, свидетельствовали всего лишь о нелегких испытаниях, выпавших ей на долю в последние дни.