— На Беговую. Хочу поговорить с его крестным отцом. К редакции молодежной газеты они подъехали в начале пятого. Оставив машину возле бетонных тумб, Тероян и Глория поспешили к высотному зданию. «Только бы успеть», — подумал он.

На лифте они поднялись на шестой этаж, где размещалась редакция. Рабочий день заканчивался, сотрудники газеты уже пребывали в предвыходном настроении: из раскрытых дверей в коридор, по которому шли Тероян и Глория, заглядывая в комнаты, доносился смех, музыка.

— Где Гуркин? — спрашивал Тим, но каждый отвечал, что видел его только что, где-то в соседней комнате, в буфете, на этаже, у компьютерщиков. Какой-то полуплешивый ехидно заметил, что Юра Гуркин заседает в туалете, махнув рукой в конец коридора. Они отправились туда.

— Глория, — сказал Тероян, остановившись перед дверью. — Стойте здесь и никого не пускайте, пусть они хоть обмочатся. Говорите что угодно: трубы лопнули, потоп, аварийное состояние, критическое скопление газов, — но чтобы сюда никто не вошел.

Сам он открыл дверь и шагнул в уборную. Какой-то пузан, тяжело дыша, мыл руки. Тим подождал, пока он кончит свое занятие, и пропустил его. Потом двинулся дальше, открывая дверцы кабинок. Одна из них была заперта. Тим вошел в соседнюю, встал на унитаз, осторожно подтянулся на перегородке и посмотрел вниз. Он узнал сплющенный с боков череп Гуркина. Репортер почитывал клочок газеты и что-то мурлыкал под нос. У него, видно, было хорошее настроение.

Тероян подтянулся еще выше, перебросил тело и рухнул на Гуркина, вдавив того в толчок. Одной рукой он подхватил с пола полиэтиленовое ведро для использованной туалетной бумаги и нахлобучил его на голову репортера, который, не успев ничего сообразить, лишь мычал и дергал ногами.

— Где Квазимодо? — прохрипел Тероян, упираясь подошвой ботинка в голый живот Гуркина, не давая тому подняться, вдавливая его еще глубже в толчок. — Говори! — он ударил кулаком по донышку ведра. — Где Квазимодо?

— Н-не знаю! — взвизгнул Гуркин, пытаясь стащить свой «головной убор».

— Нет, ты скажешь мне, где он прячется, — пообещал Тероян, вновь стукнув по донышку. — Или ты захлебнешься собственным дерьмом. Отвечай!

— А-аа! — закричал Гуркин, но Тероян, нащупав его горло, сдавил пальцы. И крик оборвался, теперь разносилось лишь шипение, как из проколотого баллона. Тим ослабил захват.

— Где маньяк? — повторил Тероян шепотом. — Или это ты — сам? — он сбил с его головы ведро, увидел смертельно напуганные глаза Гуркина, в кровавых жилках, почти вылезающие из орбит. Голова его была обляпана туалетной бумагой.

— Кажется, тебе пора умыться, — произнес Тим. Он рывком вытащил репортера из толчка, развернул его и, сдавив сзади шею, пригнул голову к очку. Свободной рукой он нажал на слив, и в лицо Гуркина ударил бурлящий поток, смешавшийся с его же фекальными испражнениями. Подержав его так несколько секунд, он повернул голову репортера к себе. Тот хрипел, кашлял, отплевывался.

— Где? — еще раз повторил Тероян. — Хочешь продолжения водных процедур? Пожалуйста, — и он вновь проделал то же самое, но теперь уже держал Гуркина подольше. Минуту.

— Какой же ты все-таки упрямый, — посочувствовал Тероян. — Совсем не бережешь себя, парень. Так и подавиться можно.

— Я… не знаю, — пробулькал репортер. — Он сам звонил мне… несколько раз.

— Продолжай! — Тероян вытащил его голову.

— Звонил… и говорил, где я могу найти ребенка, — тяжело дыша, кося глазами, Гуркин трепыхался в руках, как выловленная, взращенная на нечистотах рыба.