— А вот мы вашу даму по усам, Иван Павлыч, по усам! — выкрикивал Степан Никитич, убивая считанную взятку.

Выпили еще по маленькой. Иван Павлыч раскраснелся. Тут случилось нечто необыкновенное. Иван Павлыч сходил с короля черв, а Степан Никитич убил его козырем, да еще проговорил:

— А мы и Арсютку по усам… х-ха!..

Это уж было слишком. Иван Павлыч побагровел, молча поднялся, молча надел свою форменную фуражку и молча пошел с террасы.

— Иван Павлыч, голубчик, воротись! — умолял Степан Никитич, напрасно стараясь удержать старого приятеля за рукав. — Ну, так, сорвалось с языка… Ну его к черту, Арсютку!.. Иван Павлыч, голубчик…

Но Иван Павлыч был неумолим и молча ушел к себе домой. Тогда уже рассердился Степан Никитич.

II

Нет ничего печальнее, когда рассорятся два старинных друга… Десять лет были знакомы, водили хлеб-соль, ежедневно встречались, и вдруг — нет ничего. Когда Степана Никитича спрашивали об Иване Павлыче, он с удивлением поднимал свои густые брови и говорил:

— Какой Иван Павлыч? Я не знаю никакого Ивана Павлыча…

То же проделывал и Иван Павлыч, когда его спрашивали про Степана Никитича, и прибавлял:

— Ах, да, вы говорите про этого… да, про этого… гм… Не советую вам с ним встречаться.

Прибавьте к этому, что оба друга очень скучали, угнетаемые одиночеством. Какое общество, в самом деле, можно было найти в Белых-Ключах? Иван Павлыч дошел до того, что по вечерам дулся в шашки с собственным письмоводителем, а Степан Никитич играл на флейте, и, нужно отдать ему справедливость, прескверно играл. Хуже всего было то, что им приходилось встречаться по делам службы, и они вынуждены были разыгрывать комедию старой дружбы, чтобы не подавать соблазна подчиненным.

А виновник этой глупой ссоры, Арсютка, продолжал «бегать», и его продолжали видеть в разных местах, даже зараз в нескольких местах. Иван Павлыч поклялся его поймать и налетал орлом по первым слухам, но Арсютка ускользал у него из-под самого носа с отчаянной дерзостью. Главное, что было обидно: денег у Арсютки было достаточно, — ну и шел бы с богом на все четыре стороны, так нет — засел в Белых-Ключах. Даже по ночам Ивану Павлычу спалось плохо: все грезился Арсютка. Даже начал Иван Павлыч заговариваться. Встанет к окошку, погрозит кулаком на приисковую контору и бормочет:

— Я тебе покажу Арсютку, старая кочерыжка!.. За ухо к тебе на двор приведу… Да…

Степан Никитич скучал, особенно по вечерам. Так бы и позвал Ивана Павлыча или сам пошел к нему. Раза два он машинально подходил к становой квартире и даже поднимался на крылечко, а потом отплевывался и торопливо уходил к себе домой.

Чтобы как-нибудь убить время, он начал частенько уезжать на другие прииски, где можно было провести время в компании. Раз он отправился на прииск Говорливый, где жил доверенным Егоров, у которого была жена Анна Сергеевна, великая мастерица делать пельмени. День задался дождливый, дорогу развело грязью, и пара лошадей с трудом тащила легонький плетеный коробок. Верстах в шести от Белых-Ключей попался какой-то мужик с котомкой за плечами, как ходят приисковые рабочие. Он сидел на пеньке и перевязывал ногу. Когда плетенка поровнялась с ним, мужик поднялся, снял шапку, поклонился и проговорил:

— Степану Никитичу доброе здоровье!..

— А ты как меня знаешь?

— Кто же тебя не знает, Степан Никитич. Одним словом, благодетель… Все за тобой сидим, как тараканы за печкой.

Кучер остановил лошадей, чтобы попразить сбочившуюся дугу. Мужик показал глубокую рану на ноге и проговорил:

— Довез бы ты меня, Степан Никитич… Все равно один едешь, а мне по пути.

Степан Никитич понюхал табаку и пожалел промыслового человека.