– Однако если сопоставить эти сведения с теми, что накопились в других аналогичных делах…

– Вот-вот-вот, Ромео… Об этом забудьте. Нет никаких аналогичных дел. Я вам уже высказывал свое мнение об этой вашей теории серийного убийцы. Вдумайтесь, вникните! Мы живем в Италии, не в Америке. Мы таких называем монстрами, нелюдями, у нас это мальчишки, которые кидают камни на автостраду, или, например, калабрийцы, которые убили девочку, изгоняя из нее беса, потому что сочли ее одержимой… Какие уж тут серийные убийцы. Да еще в Модене, в Эмилии! Послушайте, Ромео: самый жуткий маньяк-убийца, какого вы сможете здесь найти, это мясник, забивающий кошек, чтобы делать начинку для пирожков.

Заместитель прокурора смеется, смеется и начальник охраны, который уже сел в машину и берет у Ландзарини портфель.

У меня дрожат руки, я засовываю их в карманы и сжимаю кулаки так крепко, что ногти вонзаются в ладони.

– И все-таки кто он, этот ваш монстр-маньяк?

– Марио Веласко, инженер.

Ландзарини качает головой:

– Не знаю такого. Послушайте меня, Ромео, послушайте… Мне сдается, что в этом деле замешаны наркотики, но я не хочу, чтобы потом говорили, будто я какой-то версией пренебрег. Сделаем так… Для начала принесите мне подлинные показания того бродяги, и посмотрим, что из этого можно извлечь. Вы довольны? Приходите завтра, с показаниями сенегальца; завтра, Ромео, завтра. Вместе с сенегальцем.

– Выслали? Как это – выслали? Куда?

Карлони печатает на машинке, быстро-быстро. Взгляд устремлен на лист бумаги, плотно сжатые губы едва приоткрываются, когда он отвечает:

– С предписанием покинуть страну в течение пятнадцати суток; в случае несоблюдения сроков…

Я стучу кулаком по столу, отчего подпрыгивает пластмассовый пенал со значком дорожной полиции. Локтем задеваю Грацию, та отскакивает со сдавленным вскриком.

– Оставь в покое протокол, Карлони, я прекрасно знаю, как высылают иностранцев! Ты хочешь сказать, что его здесь больше нет? Что вы его отпустили на все четыре стороны?

– Таков закон, инспектор.

– На хрен закон!

Я готов снова треснуть кулаком по столу, но вовремя сдерживаюсь. Карлони бешено, как из пулемета, стучит на машинке, потом поднимается, обходит стол и закрывает дверь. Прислоняется к ней, скрестив на груди руки.

– Это Витали, – шепчет он, – прознал, что дело сулит неприятности, и решил как можно скорее избавиться от сенегальца. Я ничего не мог поделать. Он на нас на всех положил.

– А показания? Этот человек – важный свидетель по делу об убийстве…

Карлони показывает на папку кремового цвета, которая лежит на столе рядом с пишущей машинкой.

– Они там, внутри, эти показания, но не теряйте времени, чтобы их читать: там ничего нет. Их написал сам Витали, там нет ни слова ни о номерном знаке, ни о марке машины. Бродяга проснулся, заметил машину темного цвета и заснул опять. Все.

– Но ты-то помнишь номер, который мне продиктовал, так? Ты-то помнишь, что говорил сенегалец!

Карлони раздувает щеки, на какой-то момент мне кажется, что его лицо вот-вот непоправимо исказится, губы вывернутся, выпятятся вперед, толстые, закругленные, как сурдина, трубы.

– Нужно было срочно составить общий отчет по свидетельским показаниям, а потом… был разговор со старшим инспектором, он признал кое-какие свои ошибки, дал обещания, принял на себя обязательства… В общем, комиссар, получилось так, что и я уже не помню, какой там был номер.

Последняя сигарета из пачки. Раздавлена в пепельнице вместе с остальными. Густой запах табачного дыма, застоявшийся в моем кабинете.