Самое главное в общении с малым народцем – терпение. Это мне неоднократно вдалбливали на спецкурсе, да и после я имел немало поводов убедится в справедливости данного высказывания. Мозги‑то у них крохотные, да еще вдобавок устроены совершенно особым образом. Поэтому если проученное ему задание будет допускать хоть малейшую лазейку для неправильного толкования, то можно не сомневаться – переврет и извратит самым невероятным образом. Поэтому задание надо формулировать оч‑чень тщательно.

Я провозился с кухонным не меньше получаса, прежде чем он сумел десять раз подряд повторить мой вопрос без особой отсебятины. За это неимоверное усилие он получил вторую ложку молока и был отпущен – на все четыре стороны.

Теперь мне оставалось только ждать. Вероятность того, что пузатая мелочь вернется за обещанным молоком была довольно высока – где‑то шесть из восьми. Шансы же, что он выполнит‑таки именно то, что от него требуется, были хоть и поменьше, но тоже приемлемые – три к четырем. Все‑таки крупный экземпляр.

Кухонный вернулся через час с четвертью. С правого уха у него свисала паутина, на пузе темнело чернильное пятно, а бурой архивной пылью он был покрыт весь – с лап до головки.

– Давненько такой работенки не попадалось. – проверещал он, размахивая зажатым в лапке свитком. – И паспортистка эта – грымза наглая. Говорит: «Я‑де, самого Наполеона видела, когда он в Кремль прописывался. Думает, уши отрастила, так… Наполона она видела… Да если она его видела, то я…

– То ты Козельск от Батыя защищал, – усмехнулся я, снимая обертку с кринки.

– А крысы у них там в архиве здоровущие. Наверно, они из подземелья приходят. Огромные, серые, а глаза…

– Глазища, – заметил я, пробегая взглядом свиток. – Говори «глазища». Внушительнее звучит.

Кухонный кивнул и пронес кринку ко рту. Послышалось звонкое буль‑бул‑буль.

Великая все‑таки вещь – столичная прописка. Сколько уж ее клятую, ругали, сколько отменить тщились, как гнуснопрославленное наследие Стройки. Щас! Так вот наш градоначальник и разбежался. А как же прикажете потом иногородних выделять, особливо, морд всякой там подозрительной национальности? Нет уж, скорее наоборот – введут какой‑нибудь особый «чисто московский» документ.

А пока прописка была, есть, и будет поедом есть москвичей и гостей столицы.

В добытой из недр домоуправы справки черным по грязно‑серому значилось, что по указанному адресу – ох, надеюсь, что номер квартиры я правильный указал! запомнить‑то не запомнил, пришлось на пальцах высчитывать от парамоновской – проживала некая Марина Валевич, двадцати одного года, девица, вероисповедания истинного, роду человеческого… так, это мы пропустим… это нам тоже неинтересно… ага, вот – работающая в заведении «У Ательстана».

Хм. Где‑то я слышал это название. Месяца так три тому обратно. А с кем я тогда встречался? С Эдуардом – по поводу новых секреток, с Саней Хмелевским, к Натали заглядывал, Валю‑Трассера видел… Точно! Валя‑трассер из второго батальона. Он мне и сказал, что есть в стольном нашем граде такое место «У Ательстана», кабачок‑не кабачок, а нечто, косящее на заокеанский «соул‑бар». То есть, жратву там подают под пение, местами даже душевное. Бродят туда купчины средней руки, «братки» того же пошиба. Наши, бывшие, там бывают, гренадеры, в основном, с уланами. Ну да нас, егерей, всегда мало – и за речкой и сюда вернулось… немного.

Я пинком загнал вниз начавший подступать комок, взглянул на часы – без десяти четыре, подходяще. Пока переоденусь – все ж в заведение иду, пока доберусь, как раз шесть и пробьет. Вряд ли моя девица днем работает. Днем в таких местах сонное царство – мухи дохнут.