— Что ты несешь? Какая, к лешему, жалость? Ты что, не понимаешь — если они ничего там не найдут, денег на новые полеты нам уже не выделят! Опять скажут, что летать в космос, когда полстраны голодает — это преступление! Нам нужны новые открытия, нужно снова стать космической державой. Нужны территории на Луне, которые мы сможем считать своими! Что такое, по сравнению с этим, две смерти — тем более, добровольные?! Секретарь Виктории что-то пискнула в ответ, но тут ее связь с «Триумфом» прервалась окончательно. Николай тихо охнул, и в челноке воцарилась полная тишина.

— Все слышал? — спросил Лев у напарника. Тот пробурчал что-то неразборчивое, но звучащее вполне утвердительно. Райский устало облокотился на пульт. Вот, значит, как. Координатор ни минуты не сомневается, что они сами решат остаться, узнать, что находится в обнаруженной Николаем пещере, и, выполнив свой долг перед страной, красиво умереть. Вернее, это с Земли будет выглядеть красиво и романтично, а на самом деле… Смерть в космосе всегда или мгновенная, или очень долгая и мучительная — от голода, жажды, удушья, радиации… И руководители лунного проекта, отправляющие их на Луну в плохо защищенном и не рассчитанном на солнечные бури корабле, посылали их именно на такую долгую и неизбежную смерть, не оставив им почти никакого шанса ее избежать. И даже теперь, когда они с Петровым все узнали, там, на Земле, никто не сомневается, что они захотят остаться, чтобы продолжить выполнять программу. И чтобы умереть во имя высокой и благородной цели. Так же, как Блинов и братья Хвостовы, а может, и еще кто-нибудь из добровольцев, погибших на испытаниях. Как там говорила Виктория? «Отдали жизнь за высшие ценности»… Лев вдруг вспомнил стоящую на ее столе фотографию детей. И со всей остротой почувствовал: жить в мире, где женщина и мать говорит о том, что его жизнь ничего не стоит, ему страшно. Точнее, даже не страшно, а просто противно до тошноты. Что ж, он не выбирал, в каком мире родиться, но, по крайней мере, слепо подчиняться таким людям, как Виктория, и идти у них на поводу, он тоже не обязан!

Что там Волков говорил о высших ценностях — тогда, в медпункте? Нет, Захар, ты ошибся. Человеческая жизнь — это не самая главная ценность. Это единственная из существующих в мире настоящих ценностей. А весь этот научный прогресс и престиж страны, все эти разговоры о подвигах во имя чего-то там высокого — лишь игрушки для этих милых больших детей вроде Николая, которые сколько бы лет не прожили и какие бы великие дела не совершили, так никогда и не станут взрослыми. Жаль только, что обычно люди все это понимают слишком поздно.

— Лев Борисович! — звенящим голосом позвал его Петров. — Послушайте, они, конечно, нас обманули, но ведь остальные-то люди об этом не знают! И они в этом не виноваты, понимаете? Они действительно ждут, что мы вернемся с победой! Лев Борисович, ведь официально Виктория сказала, что разрешает нам вернуться. Значит, если мы все-таки останемся здесь, это будет наше собственное решение!

— Коля, — медленно проговорил Райский, — ты что, совсем не боишься смерти?

— Такой — нет, не боюсь! Лев Борисович, я же иначе всю жизнь потом буду думать, что мог бы сделать что-то великое и упустил такую возможность! Нас же с вами все будут за это презирать, мы сами себя презирать будем! Неужели вы хотите жить такой отвратительной жизнью?!

— Я просто хочу жить, — ответил Лев не столько ему, сколько самому себе. И понял, что это правда. Хотя совсем уж животного страха перед тем, что ждало его на Луне, он в тот момент не испытывал.