Что еще хуже — цыгане, выслушавшие историю Гожо, осудили его, но не за то, что он сделал, а за то, как плохо подготовился Контрабанда оружия, уже имеющийся в наличии поставщик и, особенно, возможные доходы — все это показалось многим весьма заманчивым. Барон потемнел лицом и, обведя суровым взглядом всех присутствующих, жестко заявил:

— Я вам обещаю, что если кто-то из вас займется поставкой оружия, то один из моих сыновей подпишет контракт и отправится воевать в горячую точку. И если, не приведи бог, он там погибнет, каждый из вас будет причастен к его смерти. Потому что это вы продадите оружие, из которого он будет убит.

Цыгане благоразумно решили не спорить с бароном, но мысли о выгоде у них явно остались. И когда все будет позади, когда разрешится конфликт, когда женщины с детьми благополучно вернутся домой, этот вопрос непременно поднимут снова. Тагир будет против, но многие выскажутся за и начнут-таки торговлю оружием вопреки решению барона. И тогда отец — человек слова — отправит одного из его братьев воевать… Гожо глухо застонал и отчаянно стиснул зубы. Что он наделал!

Цыган сходил с ума от беспомощного ожидания и мечтал лишь о том, чтобы это изматывающее бездействие прекратилось. И только обрадовался, когда, наконец, уже очень поздним вечером подъехали дальние родичи во главе с двоюродным дядей отца, Богданом Алмазовым, совсем не последним человеком в теневой цыганской сети столицы. Сутулый, с пепельно-седыми волосами, глубоко запавшими черными глазами и высокими, резко очерченными скулами, он производил впечатление деятеля искусства — пианиста или скульптора. Никак не талантливого руководителя целой теневой индустрии — подпольными боями без правил.

Гожо надеялся, что дядьке уже известно, куда увезли женщин с детьми, и что «карательная экспедиция» готова. Он поедет с ними во что бы то ни стало, и, если ему хоть немного повезет, в грядущей заварушке его просто пристрелят.

О чем разговаривали за плотно закрытыми дверями рабочего кабинета братья, Гожо не знал. Но когда оба цыгана, наконец, вышли в гостиную, Гожо показалось, что на его отца словно бы взвалили тяжелый груз — так ссутулились его плечи, таким усталым и напряженным стало лицо.

Гостиная была переполнена, в ней собрались обеспокоенные, взбудораженные родственники. Случившееся уже стало известно во всех подробностях, и Гожо казалось, что родичи то и дело смотрят в его сторону — с осуждением, со злостью.

— Богдан выяснил, где сейчас наши семьи, — глухо сообщил Тагир. — И его люди отправляются туда.

— Я поеду с ними, — решительно заявил Гожо. Вздрогнул, ощутив на себе тяжесть взглядов отца и дядьки, но не опустил голову и не отвел глаза.

— С тобой вообще отдельный разговор, — покачал головой отец. Кажется, он впервые обратился к сыну с того злополучного момента в ресторане. — Тебя мы отправим подальше, пока здесь всё не утихнет.

— Это всё моя вина, и в стороне я сидеть не намерен, — упрямо мотнул головой Лекс. — Вы же прямо сейчас туда отправляетесь? Я поеду с вами — не привяжете!

Он заметил, как вопросительно посмотрел на Тагира Богдан, и как отец чуть прикрыл глаза.

— Ладно, пошли, — коротко бросил дядька и направился к дверям. Гожо, ни на кого не глядя, отправился вслед за ним. Обернулся только на пороге — на секунду.

Постаревший за одну ночь цыганский барон с тревогой смотрел вслед младшему сыну и губы его слегка шевелились — то ли дрожали, то ли что-то беззвучно шептали.

Арагорн не мог усидеть на месте и беспрестанно кружил по залу.