Ахилл вынул меч и направился к беснующимся жрецам.

Он помнил, что те оказались перед ним совсем беспомощными, но затем раздался грохот, плечо пронзило огнем, и дальше всё становилось смазанным. Его долго везли куда-то на одном из быстроходных чудищ, помогли дойти до каменного дома, а там над ним расшумелись незнакомцы. Потом его чем-то напоили, не иначе, отваром Морфея, потому как он немедленно погрузился в глубокий сон, и как его лечили, не помнил.

Ощупав рану сквозь повязку, Ахилл с удовлетворением убедился, что она вовсе не так глубока, как он полагал. Удивительно — он был уверен, что молнии Зевса — а то, что метали в него именно их, он не сомневался — должны были убить его прямо на месте.

Вскоре появилась молоденькая девушка, та самая, которую он отбил у жрецов в ущелье. Она сменила ему мягкие белые повязки и не отходила ни на шаг. Девочка была миленькая, смотрела на него с восхищением и обожанием, и при других обстоятельствах он бы не преминул воспользоваться так явно представляющейся возможностью. Однако сейчас ему было не до того. Ах, если бы его хотя бы кто-нибудь понимал!.. У девчонки, впрочем, довольно ловко выходило общаться с ним с помощью жестов. Но и она порой не понимала самых элементарных вещей, которые он пытался объяснить.

Позже его навестил кудрявый черноглазый парень, ярко разодетый, с большим медальоном на золотой цепи на шее, тот самый, что увез его, раненого, из ущелья между высокими домами. У парня было одно короткое имя, которое Ахилл никак не мог повторить, и другое, давшееся ему куда легче — Лекс. Именно Лекс придумал самый удобный способ общения — рисунками. Он принес тонюсенькие белоснежные папирусы, рисовал на них удивительно живые картинки не менее удивительным стилом и медленно проговаривал названия предметов, терпеливо обучая Ахилла азам неизвестного языка.

Из рисунков грек узнал, что Лекс — брат девушки, за которую он вступил в схватку со жрецами, и что ранили его оружием, метающим молнии. Грек очень хотел уточнить, как оказалось оружие Зевса в руках простых смертных, но, похоже, не смог объяснить свой вопрос — его руки, привычные к ксифосу, со стилом обращались с трудом, и картинки выходили плохо.

К обеду парень позвал Ахилла с собой. Если грек понял его правильно, Лекс решил попытаться найти кого-нибудь, кто поймет его речь. Ахилл с радостью согласился, а потом провел несколько долгих минут, неуклюжими картинками пытаясь объяснить недоумевающему парню, почему он не расстанется с ксифосом. Вот уж воистину безумный мир — да разве можно выходить из дома безоружным?

Когда у Шушморского капища показался УАЗик с Тарасом за рулём, не выспавшийся Илья уже изрядно замёрз — он ждал с полчаса. Мог бы, конечно, подождать и внутри храма, но не хотел искушать судьбу — а вдруг какой-нибудь грек сунет туда свой любопытный нос и увидит его там? Не стоит давать лишний повод для подозрений.

«Умнеет», — хмыкнул про себя Илья, отметив, что волосы стажёра больше не торчали в тщательно созданном гелем беспорядке, а модная узкая куртка сменилась практичным лёгким пуховиком.

— Чего так долго? — буркнул он, забираясь в салон. Спрашивать, не нашли ли Ахилла, не стал. Если бы грека отыскали, ему бы об этом сообщили в первую очередь.

— В пробку влетел, — пожал плечами стажёр.

— Хочешь сказать, не потому, что заблудился?

— И это немножко тоже, — покраснел Тарас. Помолчал, внимательно глядя на заснеженную колею, по которой лихо подпрыгивал УАЗик, потом покосился на отогревающегося Илью и, наконец, спросил с затаённой дрожью восторга в голосе:

— Ну и как там?

— Да вовсе не так романтично, как тебе это представляется.