– И как успехи? – поинтересовался я.

    – Чьи?

    – Твои. В расследовании.

    – Я возмущена.

    – Какое это имеет отношение к расследованию? Эльфия гордо вскинула голову. Золотистые волосы разметались по плечам.

    – Похоже, ты мало ценишь свою честь.

    – Просто не думаю, что такой мелкий и забавный инцидент может уронить мое достоинство, – заявил я.

    – Инце… что? – переспросила девушка.

    – Бегство от каких-то полоумных абреков. Любой нормальный человек предпочел бы не ввязываться с ними в драку, если имеется такая возможность. А возможность нашлась…

    – Знаешь ли ты, что посланника митрополита Кондрата теперь хотят повесить, или, в лучшем случае, выгнать из страны?

    – Его-то за что? Он пытался удержать меня от святотатства. Хотя, по-моему, никакого святотатства я не совершил. Если люди ставят памятники и пишут на них что-то, нет греха в том, что другие хотят это прочитать. Напротив, надписи в публичных местах для этого и делаются!

    Эльфия осуждающе покачала головой:

    – Ты влез с ногами на подножие алтаря. Мало того – ты не разулся. А на плиту перед алтарем подобает становиться только на колени. И читать, что тебе интересно. Усердно молясь при этом.

    – Но я ведь не знал о тамошних порядках! И никаких пояснительных записок, или гидов, или сторожей там не было!

    Девушку обращение к здравому смыслу не взволновало.

    – Ты виновен в святотатстве. Но меня больше всего возмущает то, что ты бежал от воинов, как трусливый шакал.

    Я вновь улыбнулся. Если поклонницу Лермонтова взволновало больше всего именно это, значит, она и вправду ко мне неравнодушна! Приятно, несмотря на все обвинения.

    – Какого же наказания требуют абреки для меня?

    – Тебя они отдают на суд княжны. Ведь только она может подписать законный приказ казнить тебя через усечение членов – предать смерти, достойной святотатца!

    Я задумался. Не потому, что боялся расправы. Просто я, похоже, и в самом деле оскорбил чувства этих людей. Непо своей вине, конечно. Можно даже сказать, по их собственной вине, из-за их суеверий. Но все равно было неприятно. Тем более что Эльфия, похоже, была закоренелой язычницей и почитала Лермонтова как покровителя Бештауна.

    – Глубоко уважаю Михаила Юрьевича как поэта и восхищаюсь им, – заявил я, поднимаясь. – Приношу извинения всем, кого обидел. В том числе и тебе, милая Эльфия.

    – Разве воин просит прощения?! – возмущенно выкрикнула девушка. – Он вызывает обвинителей на суд богов!

    В ярости телохранительница княжны была особенно хороша. Не вполне отдавая себе отчет в том, что делаю, я сгреб ее в охапку и поцеловал. Пусть всадит мне кинжал в спину, если захочет. Но вряд ли она это сделает.

    Глаза Эльфии затуманились. Она не стала сопротивляться, хотя и говорила совсем недавно, что воин должен проявлять решительность в любой ситуации. Себя она, наверное, в данный момент воином не считала. А я был решителен, и на этот раз это заслуживало одобрения…

    Я уже подумывал перейти к более решительным действиям, когда дверь спальни Лакерта распахнулась и он, заспанный, появился на пороге:

    – Что случилось?

    Тут Лакерт увидел весьма пикантную картину и поспешил закрыть дверь.