Как-то за ужином мама объявила, что на первую смену я поеду в лагерь, а потом она возьмет отпуск и мы вместе с ней поедем на Черное море. Я подумала о том, что Жека с Васькой никогда не видели моря, а потом спросила, можно ли мне не ездить в лагерь, а побыть в городе. Мама дернула шеей и сказала:

— Ни в коем случае!

Я сообщила Ваське, что, сразу как кончатся занятия в школе, меня отправят в лагерь. Он кивнул и равнодушно сказал:

— Значит, поедешь.

А я подумала, что ему это совершенно все равно, и мне стало обидно, потому что сама я очень привыкла к Жеке и Ваське и все время думала о них.

— Васька, — спросила я, — а тебе совсем наплевать, есть я или нет, да?

— Дура ты! — сказал Васька с такой злостью, что я даже опешила.

— А хочешь, я никуда не поеду? — спросила я. — Или поеду понарошку, а потом сбегу из этого лагеря и здесь буду жить, с вами. Хочешь?

— А жрать чего? — ехидно поинтересовался Васька.

— На вокзале да не прокормиться… — солидно, подражая Ваське, сказала я и засмеялась.

— Слушай, Ольга, сколько тебе лет? — вдруг спросил Васька.

— Тринадцать, а что? — удивилась я. Никогда раньше Васька не задавал мне таких вопросов. Мне вообще казалось, что его совершенно не интересует, как я живу и что делаю в то время, когда меня нет с ними.

— Ты совсем дура, да? — спокойно, даже задумчиво спросил Васька и отвернулся от ветра, чтобы прикурить.

— Да нет, вроде не совсем, — сказала я, честно подумав над этим вопросом.

— Так ты чего, не понимаешь, что ли, что про тебя подумают, если узнают, что ты здесь, с нами… жить тем более… что за тобой потянется…

— А мне наплевать, — сказала я, догадавшись наконец, что имеет в виду Васька.

— А родителям твоим?

— Не, родичам не наплевать! — усмехнулась я. — Помнишь, у меня фингал был?

— Ну? — нахмурился Васька.

— Так это родичи с помощью бабушкиной знакомой врачихи пытались проверить, что я тогда тут ночью делала. Вправду компрессы меняла или чего еще… — Рассказывая, я хотела развеселить Ваську и даже приготовилась смеяться вместе с ним, но в ту же секунду увидела, что ошиблась в своих ожиданиях. Васька посерел, потом на сером фоне выступили красные пятна, он закашлялся и, прижимая руки к груди, выкашливал отдельные, не связанные между собой слова: — Ты… Тебя!.. Из-за нас! Сволочи! Убью!

— Да ты чего, Васька?! — испугалась я. — Успокойся. Это ж когда было! И не убили же меня. А фингал — подумаешь, ерунда какая!

— Я думал, тебе из родителей кто двинул, — откашлявшись, сказал Васька, — потому и не спрашивал… А есть такие вещи, которые хуже смерти…

— Ну есть… наверное, — неуверенно согласилась я, подумав про себя, что это все-таки не тот случай. Но возражать Ваське не решилась, уж очень странное у него было лицо. И еще: почему-то мне было приятно. Почему так? Что может быть приятного в Васькиных истериках? Я долго думала, но так ничего и не решила.

Жека держал меня за руку, но я чувствовала, что мысли его витают где-то далеко-далеко. Васька посвистывал сквозь передние зубы. Какая-то пичуга откликнулась со старой яблони. Мы шли смотреть первые цветы мать-и-мачехи.

— Подумаешь, невидаль! — проворчал Васька, однако пошел вслед за нами.