– Вы несколько подавлены, миссис Динглфут? Уже столько времени в доме не было дамы, которая бы указывала даже вам, что можно и что нельзя.

Миссис Динглфут улыбнулась.

– Не думаю, что от моей новой хозяйки следует ждать много неприятностей. Я имела дело с матерью его светлости и не сомневаюсь, что сумею справиться и с его супругой.

Айвор сдержал невольный смех. Конечно же, миссис Динглфут способна справиться с кем угодно, но только не с ним. Он слишком много знал о ней и о том, как она наживалась в отсутствии хозяина. Она никогда не посмеет обращаться с ним так же, как со всеми другими в этом доме. Ну и улыбка же у нее! Зубы огромные, как у лошади, отчего улыбка представляла собой не выражение радости или удовольствия, а просто оттягивание губ назад, при котором обнажались эти жуткие зубы. Миссис Динглфут была слишком высока для женщины, на целую голову выше маленького валлийца. Ее лицо не отличалось здоровым цветом, и, чтобы скрыть изъяны, она употребляла какую-то мазь, придававшую коже уродливую белизну. Крашеные волосы светлого ржаво-коричневого оттенка представляли собой бесчисленное множество искусственных завитков-колбасок, всегда столь безукоризненных, что Айвор принимал их за парик.

Тем не менее желание сохранить впечатление молодости сделалось манией этой похожей на карикатуру старой девы, а когда она выпивала лишнего, то начинала жеманно улыбаться и кокетничать, что выглядело в высшей степени отвратительно. Айвор уже неоднократно имел несчастье быть свидетелем подобных ужимок и хихиканья, о чем потом рассказывал хозяину, безбоязненно сопровождая сплетни непристойными насмешками, если тот находился в соответствующем расположении духа.

– Судя по тому, что вы говорили, молодая госпожа не слишком крутого нрава, – заметила миссис Динглфут, допивая вино и задумчиво оглядывая свою хорошо обставленную гостиную.

– Ваша правда, сударыня. Нрав у нее не крутой, зато внешность отменна.

Подойдя к зеркалу, миссис Динглфут потрогала одну из своих поддельных кудряшек и с тоской отметила большое количество волосков на подбородке. Красота других женщин не могла пробудить в сердце Матильды Динглфут ничего, кроме глубочайшей ненависти.

– Что ж, господин Айвор, – сказала она, – вы видели мою новую хозяйку, стало быть, знаете.

Угрюмое лицо валлийца стало непроницаемым. Лишь он один знал, какое зло было совершено в ту бурную ночь в «Малой Бастилии». Оно заставило его в какой-то мере разочароваться в хозяине, ибо он считал признаком слабости, если мужчина способен пойти на такое из-за любви к какой бы то ни было женщине.

Миссис Динглфут оставила Айвора и отправилась в свой обычный обход. При ее приближении простой люд спешил скрыться подальше, так как никто не желал стать мишенью ее языка.

Она прошествовала вверх по лестнице и дальше – в покои, некогда принадлежавшие покойной госпоже, матери Дензила. Здесь повсюду были цветы. В каминах пылал огонь на тот случай, если сентябрьский вечер окажется прохладным. Все сияло чистотой. И тем не менее миссис Динглфут смотрела вокруг с неодобрительной гримасой на лице. Раньше эти две смежные комнаты были темными, мрачными и с таким обилием украшений, что троим слугам для весенней уборки требовалась по крайней мере неделя. Старая баронесса предпочитала безудержную вычурность. Ныне же помещение нельзя было узнать. Оно чудесным образом преобразилось, и это чудо было сотворено не его светлостью, который лишь оплачивал счета, а молодым художником по имени Певерил Марш.

Со свойственной ему переменчивостью вкусов Чевиот с некоторых пор стал испытывать симпатию к этому скромному юноше и слабость к его талантливым произведениям. После создания весьма достоверного образа его светлости Певерил выполнил несколько больших портретов друзей барона, и тот с удовольствием хвастал, что учредил у себя в доме новую должность «особого художника».