— Скажи им, что у нас нет для них одежды, — сказал Дени. — Скажи им, пусть оставят нас в покое.

Она не стала переводить. Немцы ждали, сгрудившись вокруг них. Через несколько мгновений она сказала Дени:

— Отдай им свой свитер. Отдай рубашку. Так будет лучше.

Дени подчинился. Когда он остался голым по пояс, а офицер забрал его одежду, двое солдат сняли свои гимнастерки. Офицер посмотрел на Клод. Она тоже сняла свою шерстяную куртку, потом блузку с короткими рукавами и вышитыми на груди инициалами одной из кузин: Л. Б., Лу Бриас. Ее взял себе офицер. Все молчали. Офицер снял гимнастерку и в лучах фар накинул на обнаженные плечи девушки, дрожавшей не только от холода, но и от волнения.

Затем повернулся к солдату, который натянул на себя свитер Дени и что-то сказал ему по-немецки. Солдат пошел к грузовику и вернулся с буханкой черного хлеба и большой железной коробкой. Клод отказалась взять их.

— Масло, — сказал офицер Дени, — очень хорошо.

В тесной блузке Лу Бриас, которую он даже не мог застегнуть, офицер выглядел нелепо и нестрашно. Дени взял хлеб и железную коробку.

— Не нужно, — сказала ему Клод. — Мы не за это им помогаем. Это плохо.

— Да ерунда все это, — сказал Дени, — спроси, есть ли у них бензин.

Она отказалась спрашивать.

— Бензин, — сказал Дени офицеру.

Ему дали двадцатилитровую канистру. Офицер залез в грузовик последним. Перед этим он что-то спросил у Клод, но та вместо ответа помотала головой — она так и стояла в накинутой на плечи немецкой гимнастерке, которую придерживала обеими руками на груди. Тогда офицер сказал Дени:

— Ты, ты приедешь в Мюнхен один день. Понимаешь? Семья. Очень красиво.

Грузовик с включенными фарами тронулся с места и съехал на обочину дороги, чтобы развернуться. Клод и Дени, стоя рядом, долго еще провожали взглядом пучки ярких лучей, мечущихся среди полей. Дени был уверен, что немцев скоро остановят, либо свои, либо партизаны-маки, и в любом случае, рассвета им не видать.

На следующий день пришли американцы.

Клод была сердита на Дени за то, что он взял продукты у немецких дезертиров. Она представить не могла, что он так поступит. Она сказала, что в какой-то момент почувствовала родство с солдатами-беглецами: они тоже нацепили одежду, на которую не имели права. Клод говорила:

— Не могу объяснить. Но это плохо, что мы пошли на такой обмен, это некрасиво, это нас порочит…

— Ничего не понимаю, — говорил Дени, — не понимаю, о чем ты.

Он принес аккумулятор из машины, спрятанной в амбаре, и поставил его заряжаться. Они не могли найти ключ зажигания, и Дени целый день бился, чтобы разобраться, как завести мотор, соединив провода, а уж если он хотел что-то понять, то в конце концов добивался своего.

Двадцати литров бензина едва хватило на неделю. Сначала они ездили по дороге перед домом, потом осмелели и доехали до Монфокона, там был асфальт. Они по очереди садились за руль, и тот, кто оказывался пассажиром, тут же начинал командовать другому:

— Жми на правую педаль! Да нет, на правую! На правую! Не гони, а то перевернемся! Подожди, теперь понятно, сейчас я тебе покажу.

Дени просто с ума сошел от этой машины.

— Ты любишь ее больше, чем меня, — говорила Клод. — В один прекрасный день я нарочно врежусь в дерево.

Происходил обмен и с американцами, и с кавалеристами из Северной Африки, которые поочередно волнами пересекали местность. Так что канистра то и дело пополнялась.

Однажды они даже доехали до Пюи — в объезд, чтобы не заезжать в Виларгье — и вернулись целыми и невредимыми.