Так задолго до падения Никиты Сергеевича Крендель стал как бы предвестником его судьбы. В этом сходстве жизненных коллизий необъяснимая загадка, с которой часто сталкиваются похожие друг на друга люди. Рок как бы играет с ними, проверяя на малом то, что он хочет сотворить с большим.

После низвержения великого кукурузовода о Кренделе вспомнили, правда, не сразу. Но в конце концов справедливость восторжествовала, и его назначили секретарем горкома партии в Тихореченск.

Опала великого двойника изрядно огорчила Кренделя. Не то чтобы он очень любил Хрущева, скорее – наоборот. Но тут гордость потомственного питерского пролетария, которая заставила его пренебречь карьерой, снова дала о себе знать. Вновь прозвучала известная фраза о задней части тела и саже, только теперь Крендель сказал не «себе», а «нам».

И стал Степан Капитонович великим поклонником свергнутого титана.

У себя дома он создал нечто вроде музея Хрущева. Вечерами листал старые подшивки «Огонька» и вырезал многочисленные фотографии своего кумира, которые наклеивал в специальные альбомы. Стену в спальне украсил огромным портретом Никиты Сергеевича, стоящего среди кукурузных полей. Он хотел было повесить портрет в центральной комнате, но взмолилась жена, которой до смерти не хотелось на старости лет снова отправляться в колхоз. Старшего внука он приказал назвать Никитой и здесь был неумолим.

Начальству стало известно о странном увлечении Кренделя. Но, зная строптивый нрав, на него махнули рукой.

Так и жил Крендель в Тихореченске как царек. Правил справедливо, но не без самодурства, проводил линию партии и собирал реликвии, посвященные незабвенному премьеру. Но вот однажды…

Однажды жарким сентябрьским днем Степан Капитонович пришел на работу несколько позже обычного. Не успел он войти в прохладную приемную, как секретарша сообщила, что звонили из обкома и вот-вот оттуда должен приехать какой-то не то инспектор, не то инструктор по фамилии вроде бы Шишкин.

– Очень плохо было слышно, – оправдываясь, сказала секретарша в ответ на раздраженный взгляд своего начальника.

– Знаем мы этих Шишкиных-Мышкиных! – недовольно бурчал Степан Капитонович. – Всякие хлюсты приедут и начнут учить уму-разуму…

Настроение Кренделя испортилось, общаться с обкомовским чинушей ему страшно не хотелось. Пока он сидел и размышлял, что бы предпринять, дверь распахнулась, и на пороге появился неизвестный.

– Что надо? – грубо спросил Степан Капитонович.

– Извините за вторжение, – сказал незнакомец, – я из обкома.

– Товарищ Шишкин? – пытаясь изобразить любезность, спросил Крендель.

– Почему Шишкин? – изумился прибывший. – Моя фамилия Семиоков.

– Прошу прощения, – хмуро извинился Крендель. – Секретарша-дура не расслышала. Так вы, значит, к нам с проверкой?

Незнакомец молча кивнул и, не спрашивая разрешения, сел на один из стульев, стоявших в кабинете.

Крендель внимательно посмотрел на Семиокова. Перед ним был немолодой мужчина несколько странной наружности. Его солидное министерское лицо украшали внушительные баки и пышные усы. Насупленные глаза смотрели хмуро, но как-то отстраненно, точно он был внутренне чем-то озабочен. Проверяющий был немолод, что несколько удивило Кренделя – обычно в одиночку приезжали молодые, начинающие партработники. Но больше всего удивило Степана Капитоновича одеяние Семиокова. Несмотря на жаркую погоду, он был одет в теплое драповое пальто. Оно было распахнуто, виднелся не менее солидный костюм. Однако Крендель обратил внимание, что туфли проверяющего были надеты прямо на босу ногу.