– Пойдемте, – тихо произнес Козопасов после того, как Караваев вдоволь налюбовался на себя в зеркале.

– Идите, идите, – весело напутствовал их Ситников.

Они вновь прошли коридорами и остановились у массивной двери с глазком. Козопасов нажал на кнопку звонка, дверь распахнулась, и Караваев вслед за своим провожатым переступил порог. Первое, на что обратил внимание Караваев, был запах. Тяжелый, почти тошнотворный, он обволакивал, ударял в голову, сбивал с ног. Караваев невольно остановился и огляделся: куда это он попал. Помещение было, казалось, заполнено тенями. Теней было много, очень много. В воздухе стоял приглушенный гул, какой бывает на театральных премьерах, когда шепот сотен голосов, скрип кресел, шорох программок сливается в один тон, предвещающий праздник. Здесь праздника не чувствовалось. Все было залито неестественно ярким светом, однако Караваев не сразу понял, кому принадлежат фигуры толпящихся перед ним: мужчинам или женщинам.

– Ну и запашок тут, – недовольно проворчал он, обернувшись к Козопасову, – где это мы?

– Это женское отделение, – спокойно произнес его провожатый.

– Зачем же женское? – еще более недовольно спросил секретарь. – Пророк, он что, женщина?

– Мне приказано показать вам всю нашу больницу, – так же спокойно ответил Козопасов и посмотрел гостю прямо в глаза. Караваев машинально отметил, что нотки подобострастия в его голосе исчезли, напротив, этот высоченный детина стал вроде бы еще выше. Не понимая причины таких метаморфоз, Караваев и здесь решил не обращать на них внимания. «Может, они все тут чокнутые», – опасливо подумал он.

– Здесь проходят лечение больные женского, так сказать, контингента, – официальным тоном начал рассказывать Козопасов. – Больница наша многопрофильная, поэтому народишко здесь со всего Союза. Разной твари по паре.

Тени в палатах между тем окружили вновь прибывших и стали их разглядывать. Караваев и сам с каким-то болезненным любопытством смотрел на эти создания, весьма мало похожие на женщин. Все они были острижены под машинку, лица у всех, казалось, сделаны из жеваной бумаги, а глаза… Вместо глаз у большинства были, казалось, черные дыры или же оловянные бляхи.

Толпа окружила их кольцом.

– Начальство… начальство, – зашелестело кругом. Караваев вглядывался в неподвижные лица, и ему почему-то сделалось страшно. Одна из больных попыталась коснуться рукой лица секретаря. Караваев отпрянул, опасливо посмотрел на больную, а затем на Козопасова.

– Не бойтесь, – спокойно сказал тот, – эта не опасная. Отойди, Зина, – приказал он женщине, – не пугай товарища.

– А что, бывают и опасные? – уже не скрывая испуга, спросил Караваев.

– Полно! – последовал ответ. – Здесь каждая вторая социально опасна: убийца или еще похуже.

«Что же может быть похуже», – с ужасом подумал Караваев, но спрашивать не стал.

Зина покорно отошла, но ее место заняла другая дама. Эта, видимо, была молода, ее глаза лихорадочно блестели, а по лицу пробегала судорога.

– А ты красивый, – громко произнесла она, обращаясь к Караваеву, – хочешь…

– Чего? – не понял тот.

– Иди отсюда! – прикрикнул на женщину Козопасов и грубо толкнул ее рукой.

Та отлетела в сторону и ненатурально зарыдала.