Марфенька вернулась, по часам профессора, через час двадцать минут как ни в чем не бывало. Оленев в сердцах выругал ее, потом полюбопытствовал, почему она даже не запыхалась.

— А я отдыхаю,— пояснила Марфенька,— я люблю заплыть далеко в море, лечь на спину и отдыхать. Я не подумала, что ты будешь волноваться... Я... мне приятно, что ты за меня беспокоился. Пошли обедать. Филипп Михайлович, пообедайте у нас!

— Благодарю вас, Марфа Евгеньевна, я уже обедал! — ответствовал Мальшет.

Марфеньке захотелось показать ему язык, но это было невозможно, и она только лукаво посмотрела на молодого директора.

Пообедали вчетвером, причем Глеб принес бутылку какого-то редкого вина, которое он достал в Москве только через знакомую официантку. Вино было и вправду хорошее, даже Христина выпила рюмочку. Обед был очень вкусный, профессор ел и вздыхал: какую домработницу навсегда потерял! Что навсегда — это было теперь несомненно: Христина узнала радость труда общественного, гордость, что труд этот оценен коллективом, который она уважала и чье уважение ей было очень дорого.

Ночью, когда отец и дочь лежали уже в своих постелях, между ними произошел следующий знаменательный разговор:

__ Да, Марфенька, ты уже взрослый, самостоятельный человек! — начал Евгений Петрович.— Не влюбилась ли ненароком,а?

— Как сказать...— неопределенно отвечала Марфенька.— Сама не знаю. Нравится мне один парнишка. Но он пока... вообще чудак!

— А-а... Это твой приятель Яша Ефремов?

— Ну да. Он, по-моему, любит меня. Но почему же не скажет?

— А если скажет... ты выйдешь за него замуж? Не рано ли? Тебе и девятнадцати нету.

— Зачем же сразу замуж... Пусть докажет свою любовь. (Марфеньке не пришло в голову, что Яша может ждать доказательств от нее!)

— Торопиться не надо, Марфа. Брак —это река, упасть в нее легко, а попробуй выбраться.

— Где это ты вычитал?

— Был такой писатель —Давид Фридман, остроумный! Непонятно, почему не переиздают.

— Папа! — Марфенька даже села на постели.— Знаешь, папа, это тебе надо жениться!

Евгений Петрович слегка приподнялся на локте.

— Я думал, ты меня считаешь стариком...

— Вот чепуха, какой же ты старик! Совсем молодо выглядишь. Тебе, папа, наверное, тоскливо одному. Мама говорила, что есть одна лаборантка... любит тебя всю жизнь.

Евгений Петрович кашлянул и лег поудобнее.

— Только твоя мама и может такое придумать! Ольга Семеновна уже стара и не помышляет ни о каком замужестве.

— Уже не надеется на замужество?

— Кха!.. Она тут ни при чем. Я как раз хотел с тобой поговорить. Ты имеешь право знать... Я хочу жениться. В конце концов, я еще не стар, черт побери!

— Ты совсем молодой, папа! Я ее знаю? Кто она?

— Мирра Павловна Львова.

Наступило молчание, довольно тягостное для обоих.

— Она тебе не нравится? — высокомерно осведомился профессор. И, откинув нетерпеливо одеяло, встал и сел у окна. Ему было жарко.

Оба окна были открыты настежь: здесь, на прибрежье, воров не боятся. Скоро похолодает. Климат в этих местах резко континентальный.

— Ты обидишься, папа, если я скажу откровенно? — деловито спросила Марфенька, спуская ноги и шаря чувяки.

— Может быть, обижусь... Все же попрошу тебя высказаться яснее.

Марфеньке тоже стало жарко. В длинной, до пят, ночной сорочке с кружевными рукавчиками она подошла к отцу, присев рядом на подоконник.

— Я думаю, папа, что, женившись когда-то на моей матери, ты совершил большую ошибку.

— Безусловно! Хорошо, что ты это понимаешь. Ты умница, Марфа.

— Так вот, папа... Теперь ты делаешь вторично ту же самую ошибку.