— Как ты смеешь клясться Митрой? — спокойно, но грозно спросил Жрец. — Как ты смеешь здесь, в этом священном месте, где нисходит на землю Бог единственный, Бог истинный, — называть имя другого, самозваного божества?!

Чеймо затрясся и уменьшился ростом в полтора раза.

— О, прости меня, Великий Жрец! Не знаю, как у меня вырвалось… По привычке… Я хотел поклясться матерью…

Жрец коротко кивнул и отвернулся, словно потеряв к нему интерес. Он приблизился к солдатам, окружавшим Конана. Повинуясь его жесту, один из них, стоящий за спиной киммерийца, тремя точными и резкими взмахами меча разрезал одежду пленника. Остальные солдаты отступили на два шага, расширив свой круг и пропустив в него величественного Архидалла. Жрец медленно обошел кругом совершенно обнаженного, закусившего от унижения губу варвара. Взгляд его был цепок и внимателен.

— У меня не хватает одного зуба! — дерзко бросил ему киммериец, стараясь не выдать, как мучительно для его гордости подобное разглядывание. — Могу показать!

— В этом нет нужды, — бесстрастно ответил Жрец. — Мы вставим тебе зуб из золота.

— А еще у меня крупная шишка на голове! А в пятке правой ноги — заноза!..

Этот выпад Архидалл проигнорировал. По-видимому, оставшись довольным результатом осмотра, Жрец вышел из круга, и солдаты снова сдвинулись.

— Мы принимаем Юного и Вечного Бога, которого ты привез нам, — сказал он, обращаясь к Чеймо, сгоравшему от нетерпения во все продолжение осмотра. — Сейчас ты получишь обещанную за него награду.

Архидалл прошел несколько шагов к левому краю площади, где находилось сооружение из двух крупных чугунных дисков, соединенных между собой металлическими сочленениями. Когда под нажимом солдат Конан встал на один из дисков (другой тут же поднялся вверх, на высоту двух локтей от земли), он сообразил, что это всего-навсего большие весы, подобные тем, что стоят на рынках, где продают зерно, соль и сахар.

Жрец отдал негромкое повеление, но уже не солдатам, а благоговейно тихой толпе. Одна за другой из нее стали выходить женщины. Они снимали с рук и лодыжек золотые браслеты, стягивали через голову ожерелья из блестящих монет, освобождали от колец пальцы — и все это опускалось на верхнюю чашу весов. Несколько стариков и старух, покопавшись во рту, бросали в общую кучу кто один, кто два зуба… Совсем маленькие девочки вынимали сережки из ушей. Наконец, из шеренги солдат по одному стали выходить мужчины в кожаных доспехах. Одни бросали кольцо, другие — серьгу, третьи — отцепляли пряжку, скреплявшую плащ под подбородком…

Киммериец стоял совершенно спокойно, расставив ноги и скрестив руки на могучей груди. Лишь судорога, то и дело пробегавшая по коже спины, могла показать, насколько унизительно для него стоять обнаженным на виду чужеземной равнодушной толпы и чувствовать себя жеребцом, выставленным на торги. И то, что цена этого жеребца была фантастической, нисколько не уменьшало его горечи и его ярости…

Пустой чугунный диск дрогнул и пошел вниз, когда один из воинов бросил массивный перстень, с усилием содрав его со своего мизинца. Радостный вздох прошелестел по толпе.

— Забирай все это золото, чужеземец, и возвращайся назад, — произнес Великий Жрец, указывая дрожащему от радостного возбуждения Чеймо на сверкающую груду.