— Вот и славно! А не мог бы я вообще сбежать от этого зрелища? Заняться чем-либо иным?.. — поинтересовался он с надеждой.

— Ни в коем случае! Великий Жрец не допустит этого. Но почему ты так говоришь? Разве тебе не хочется посмотреть, как будут умирать те, кого ты ненавидишь, кто обманул тебя? — удивилась девушка.

— Я не прочь взглянуть на их смерть, — честно ответил киммериец. — Я даже сам с удовольствием потешил бы свой меч, особенно о шкуру предателя Чеймо. Но не так! Да и смешно было бы мне торжествовать, глядя, как отправляются мои враги в мир Серых Равнин, если завтра меня ожидает то же самое…

Зейла лишь выразительно взглянула на него и глубоко вздохнула, показывая, что спорить с ним и пытаться втолковать истину абсолютно бесполезно.

Конан, его нарядные жены, Великий Жрец, неизменные воины, а также значительная часть народа, пребывающего в приподнято-праздничном настроении, поднялись на несколько десятков ступеней и заполнили небольшую площадь (в несколько раз меньшую, чем в основании пирамиды). В трех или четырех верхних ступенях были сделаны округлые выемки, так что получилось нечто вроде ниши в верхней трети пирамиды, открытой со стороны фасада и замкнутой сверху и с боков. Посередине ниши находился темный четырехугольный камень в форме стола. Возле него под охраной шестерых воинов с обреченным видом стояли Чеймо и Елгу, видимо приведенные заранее.

Конана провели на возвышение, с которого он мог видеть все происходящее без каких-либо помех. Нежные жены выстроились за его плечами, дыша в затылок.

Великий Жрец, воздев ладони к небу, гортанным голосом произнес длинную молитву. Эхо, рожденное мраморными стенами и низким потолком, придавало ей грозную потустороннюю мощь. Конан не вслушивался, обуреваемый мрачными мыслями. Он уловил только, что Жрец за что-то благодарит Бога и что-то ему обещает, а также заверяет, что любимое божество не будет испытывать ни голода, ни жажды.

Затем в руках у него оказался короткий обоюдоострый бронзовый меч. Двое солдат резким движением швырнули на каменный пол несчастного Чеймо, так что раздался хруст костей, и крепко прижали его плечи.

Конана немало удивило, что хауранец, не отличавшийся, как известно, чрезмерной отвагой, не скулил, умоляя о пощаде, не размазывал по лицу слезы и сопли. Напротив, на губах его застыла улыбка, правда довольно бессмысленная. Такая же глуповато-довольная гримаса приклеилась и к лицу его напарника, терпеливо и недвижно дожидавшегося своей очереди.

— Ты не знаешь, чего они так скалятся? — тихо спросил киммериец, обернувшись к замершей за его плечом любимой жене.

— Они выпили напиток храбрости, — шепотом объяснила Зейла. — Они не соображают, где находятся и что с ними происходит. Им просто хорошо.

— О, это очень любезно с вашей стороны! — язвительно хмыкнул Конан. — Жертвенные животные не мычат и не пытаются укусить, но лишь пускают розовые пузыри, как врожденные идиоты!

Архидалл приблизился к распластанной жертве и, занеся над головой бронзовый меч, что-то торжественно выкрикнул на незнакомом языке.

Движимый внезапным порывом, неожиданным для самого себя, Конан шагнул вперед и властно простер руку.

— А ну-ка, приостановись, Великий Жрец! Опусти, опусти оружие!

Потрясенный Жрец оглянулся на него и опустил меч. Впрочем, растерянность его была недолгой.

— Ты не можешь нарушать ритуал и приказывать мне! — с достоинством возразил он.

— Я хочу приказывать и буду тебе приказывать! — загремел в ответ киммериец. — Разве не ты называл меня Богом? Не меньше тебя я жажду смерти этих двух подлецов, но я хочу покарать их сам, своими руками.