Раздался очередной яростный щелчок ножниц, и полоска бумаги, трепеща и колыхаясь, упала на пол:

– Его арестовывали четыре раза. Тебе не кажется, что он знает свои права? Да он просто эксперт по своим правам. И почему Фаулер не подождал ордера? Да что я говорю – конечно, он не стал ждать ордера. Он не позаботился о том, чтобы точно зачитать Кинделлу его права, или о том, чтобы получить его согласие на обыск. Он не думал, что Кинделл доживет до суда. – Она со стуком положила ножницы на стол. – Черт бы подрал судью. Она могла что-то сделать. Она не должна была оставлять все как есть.

Тим сидел отвернувшись от нее:

– Правильно. Потому что конституция избирательна.

– Тимми, не будь самодовольным и заносчивым.

– Не называй меня Тимми. – Он положил пульт на кофейный столик. – Ладно тебе, Дрей, этот спор непродуктивен.

– Непродуктивен? – Она усмехнулась. – У меня есть право день-два побыть непродуктивной, тебе не кажется?

– Но мне сейчас не очень хочется попадать под прицел.

– Тогда оставь меня в покое.

Он был рад, что так и не повернулся к ней и она не могла видеть его лицо.

– Я не хотел…

– Если ты пошел к Кинделлу той ночью, тогда ты должен был его убить. Убить, когда была возможность это сделать.

– Если ты так мною недовольна, почему бы тебе не пойти и не убить его?

– Потому что я не могу этого сделать. Я буду первой подозреваемой. Тебе же Фаулер принес это дело на блюдечке с голубой каемочкой. Оружие, место преступления. Суешь ему в руку пистолет, утверждаешь, что дело дошло до попытки убийства, и все. Никаких призрачных сообщников, которыми ты нас замучил, и никакого Кинделла на всю оставшуюся жизнь. – Она захлопнула альбом. – Правосудие торжествует.

Голос Тима прозвучал спокойно и ровно:

– Может быть, если бы ты забрала Джинни из школы, у тебя не было бы чувства вины, которые ты переносишь на других.

Он не видел, что она собирается его ударить, пока ее кулак не сбил его с дивана. Дрей налетела на него и стала яростно молотить. Он отшвырнул ее, перекатился на спину и встал на ноги, но она вскочила с дивана и замахнулась на него. Тим перехватил ее запястье левой рукой, правой схватив за локоть. По инерции она врезалась в книжный шкаф. На них дождем посыпались книги и рамки от картин, что-то разбилось.

Дрей быстро вскочила на ноги и снова бросилась на него. Она дралась, как хорошо обученный полицейский, что было вполне естественным, хотя мысль об этом никогда не приходила ему в голову. Он схватил ее за оба запястья, чтобы не покалечить. Они качнулись назад, Тим ударился о стену и пробил ее лопаткой, но продолжал держать Дрей. Он оттеснил ее назад и, сделав подножку, положил ее на пол на спину. Она отчаянно сопротивлялась и кричала, когда он лег на нее. Его бедра сжались, чтобы защитить пах; он держал головой ее голову, чтобы она не могла укусить его за лицо или ударить его лбом по лбу. Он действовал абсолютно бесстрастно – голая стратегия, против которой у слепой ярости не было ни единого шанса.

Дрей дергалась из стороны в сторону и ругалась как сапожник, но он не отпускал ее, повторяя как заклинание ее имя, мягко уговаривая успокоиться, дышать глубже и перестать драться. Лицо Дрей горело, и было мокрым от пота и слез.

Буря за окном утихла, оставив после себя лишь дождь. Прошло пять минут, а может быть, и двадцать. Наконец, убедившись в том, что ее гнев себя исчерпал, он отпустил ее. Дрей встала. Он осторожно потрогал кожу вокруг глаза, припухшего от ее удара. Тяжело дыша, они смотрели друг на друга посреди битого стекла и упавших книг.

В дверь позвонили. Потом еще раз.