Глубоко вздыхаю, боясь, что мой голос зазвучит неестественно или зазвенит от напряжения.

— Да, я. Была у Мелиссы. Почему ты не на ипподроме? — Вешаю сумку на крючок и медленно иду на кухню.

— Сейчас посмеешься, — громко говорит Уил. — Сегодня я шлепнулся на пятую точку!

Слушаю его вполуха, гадая, с чего начать разговор и стоит ли делать это сейчас же или лучше сначала выпить кофе и привести в порядок мысли.

— Думаешь, столь злую шутку надо мной сыграли студенты? — весело продолжает Уил.

Вхожу в кухню и приостанавливаюсь на пороге. Уил, по давно заведенной привычке, вполоборота поворачивает голову и выпячивает губы. Приближаюсь к нему со смешанным чувством нежности, отчаяния и тоски, приподнимаюсь на цыпочки и чмокаю его.

— Привет, — ласково шепчет он.

— Привет, — говорю в ответ я, спеша отвернуться.

— Так вот, представляешь себе, — продолжает Уил, — я по собственной рассеянности «сел» на стул, который парой минут ранее придвинул к стенному шкафу, чтобы достать с верхней полки стопку тетрадей. — Смеется, потирает копчик. — Как раз в ту минуту, когда я с вытянутой от изумления и боли физиономией приземлился на пол, в кабинет вошла Гринлоу. У нее глаза полезли на лоб!

Рассеянно улыбаюсь, думая вовсе не о «синем чулке», Лауре Гринлоу, секретарше их декана. Все мои мысли о том, как черная рубашка, которую на прошлых выходных мы купили вместе, плотно обтягивает плечи Уилфреда, о том, как забавно на нем смотрится клетчатый передник, и о том, что его низкий голос звучит до невозможности ласково. У меня на душе скребут кошки. Чтобы чем-нибудь себя занять, я беру вторую разделочную доску и принимаюсь нарезать ломтиками моцареллу для бутербродов с тунцом, которыми занят Уил.

— Так что мне сегодня не до ипподрома, — усмехаясь, говорит он. — Я хотел было съездить туда просто, чтобы навестить Красавца, но что-то слишком плохо себя почувствовал. Решил отправиться домой и прилечь. — Он снова потирает низ спины тыльной стороной руки, испачканной тунцом.

До меня лишь теперь доходит, о чем речь. И кажется, что у меня тоже болит копчик. Подобное со мной случается нередко. Уил ранит палец ножом — и моя рука тоже начинает саднить, страдает зубной болью — и я чувствую, как ноют и мои совершенно здоровые зубы. Интересно, у всех ли так? Делается невыносимо, и я спешу прогнать грусть.

— Так почему же ты не лег? — спрашиваю как можно более ласковым голосом.

Уил кивает на бутерброды и улыбается открытой несколько усталой улыбкой.

— Захотел перекусить.

Нежно обхватываю руку, в которой он держит нож.

— Позвонил бы мне. Я сразу приехала бы и поухаживала за тобой.

Уил, смеясь, прикасается пальцем к кончику моего носа.

— Что-что, а ухаживать за больными ты, прости, не умеешь.

— Это еще почему? — возмущаюсь я.

— Потому что вечно путаешь лекарства, кофе варишь наспех, а готовить так толком и не научилась. — Уил треплет меня по щеке. — Но меня это ничуть не смущает. — Он берет с моей доски кусочки сыра и раскладывает их по бутербродам.

— Зато я прекрасно справляюсь с обязанностями поваренка! — восклицаю я, не придумав достойных возражений. — Ты сам всегда так говоришь!

Уил смеется.

— Что верно, то верно. Ты — самый хорошенький поваренок на всем белом свете!

У меня на секунду замирает сердце, но на смену мимолетной радости является прилив грусти. Подобными нежными глупостями Уил лишь сбивает меня с толку.