Методом исключения получилась Кристина.
— Нет, я все-таки не перестаю вам удивляться! — сказал капитан, поднимаясь и отправляясь сопровождать к милицейской машине отца и дочь.
— А как же с клавишей? — спросил Артем. — Вы ведь ее нажали, я сам видел. А взрыва не произошло.
Вера печально усмехнулась.
— На самом деле я только легонько, кончиком пальца прикоснулась. Чтобы спровоцировать этих двоих. И не боялась, потому что у меня с техникой такие отношения: что бы я ни нажимала, оно не работает. Видеомагнитофон, пылесос, даже кнопка в лифте. Вот и использовала свой технический дебилизм для пользы дела.
— А как же вы узнали про бомбу? Видели?
— Нет, увидеть было невозможно. Следить за Зуевым нельзя было, чтобы не спугнуть. Я почувствовала. У меня, Артем, гиперразвитое интуитивное чувство, предощущение опасности. Я называю это тринадцатым чувством. Оно уже не раз меня спасало.
— Мистика какая-то!..
— Вовсе нет, у каждого есть какие-то свои замечательные способности. Когда-нибудь поговорим об этом…
— Ага, за бокалом вашего любимого мартини. Вера Алексеевна! Может, я такой тупой, но мне все же непонятно, почему они с отцом все это затеяли. Мотив карьеры — это для капитана. Это что-то лежащее на поверхности. Но ведь есть более глубокий слой? Какой? — Артем смотрел на Веру, на ее уставшее лицо и ждал ответа.
— Думаю, до нас все уже сказано.
— Да?
— Да. У Пушкина в «Сценах из Фауста» есть такая строка: «Всех утопить». Почему, спрашивается? Потому что,
когда не умеют, не могут любить, объясняются в ненависти.
«Клянусь Аполлоном-врачом, Асклепием, Гигией и Панакеей и всеми богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно моим силам и моему разумению, следующую присягу и письменное обязательство… Я направлю режим больных к их выгоде сообразно со своими силами и своим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла… В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всякого намеренного, неправедного и пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и рабами. Что бы при лечении, а также и без лечения, я ни увидел или ни услышал касательно жизни людей из того, что не следует разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной. Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастье в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена; преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому».
Слова клятвы Гиппократа снились под утро доктору Лученко. Они звенели под сводами актового зала мединститута. Тогда мальчики и девочки в белоснежных халатах были преисполнены такого рвения, такого энтузиазма! Они не догадывались, что каждый из них станет по-своему исполнять клятву, принесенную великому греку. И служить они будут не богам Аполлону и Асклепию, а простым смертным. И если для блага людей, для их здоровья и безопасности нужно будет даже нарушить слово, данное Гиппократу, то так тому и быть.
Вчера после тяжелого объяснения в ресторане Вера уснула с желанием проспать сутки, а лучше неделю, так чтобы никто и ничто не тревожили. Разве что Пай. Ему можно, потому что он без нее пропадет. Она провалилась в сон и проспала так до утра. Никто ее не беспокоил. Оля тихонько вывела погулять спаниеля, покормила, и он снова улегся на подушку рядом с Вериной щекой. Сквозь рассвет в моторолке зажурчала мелодия из «Щелкунчика». Она все звучала и звучала, хотя Вера делала вид, что ничего не слышит. Она так сладко спала, что ей не хотелось протягивать руку и отключать въедливый звонок. |