|
При таком состоянии ума, погруженного в самого себя, разумеется, не могло процветать естествознание и вместе с тем не могло совершенствоваться образование массы народной: философия, как неприступными стенами, оградила себя от большинства своими выспренними воззрениями и своим хитросплетенным образом выражения; наука была достоянием немногих, и эти немногие не умели извлечь из нее никакой существенной пользы. Отпор был приготовлен и не замедлил явиться в лице Бэкона Веруламского. Этот замечательный человек увидел необходимость круто повернуть направление умов, чтобы возбудить их к полезной деятельности: он ввел новый метод (способ изучения) в философию, направил умы на естествоведение, отверг многие укоренившиеся положения и стал искать новых в исследовании природы; но в пылу противоречия зашел, сам того не подозревая, дальше, чем бы следовало, и уничижил разум человека, поставив опыт выше его. «Должно, – говорит он, – собрав несколько фактов разного рода, извлекать из них познание причин и начал», как будто этот узкий путь случайного приведет не к причинам второстепенным, а к идее сущности, если она заранее не существовала в душе человека? «Лучшее из всех доказательств, – говорит он же, – есть, без сомнения, опыт», – и сам противоречит себе в этих словах, предпосылая идею опыту, потому что для доказывания чего-нибудь нужно, чтобы о том уже существовала идея. Сам вооружаясь против близорукого эмпиризма (философии, отвергающей все доказательства, кроме опыта), нехотя посеял он этими словами ложную мысль, которая позднейшими последователями его была доведена до нелепости: Локк, Кондильяк и другие признавали только то, что могли доказать опытом, как будто можно отвергнуть все, не подлежащее весам, мере или химической очевидности? – Возьмем пример из физической природы, как подлежащей опыту: пусть миллионы народа станут измерять количество воды в море, – сколько бы времени ни провели они за этим занятием, цели они никогда не достигнут, потому что убыль воды будет вознаграждаться прибылью новой, – значит, опыт невозможен, а между тем все-таки в данное время в море содержится известное количество ведер воды, положим, биллионы биллионов, взятые столько же раз, но факт существует; а доказать его, по недостаточности наших средств, нет возможности. – Несмотря на всю очевидную несостоятельность одностороннего материализма, последователи Бэкона распространили его вместе с насмешками над идеализмом; правда, что человеку, расположенному смеяться, материалисты тоже напоминают один анекдот, который, с позволения читателей, расскажу им в заключение статьи, вышедшей немного слишком (!) серьезной для карманного словаря. Один доктор-эмпирик лечил портного от горячки; больной был при последних минутах – надежды на спасение никакой не было, – вдруг пациент пожелал ветчины; доктор, видя, что смерть неизбежна, велел дать ему, и больной выздоровел; медик, верный своему направлению, записал себе на память: ветчина – прекрасное средство от горячки. Через несколько времени ему пришлось лечить тоже больного горячкой сапожника, – идея леченья была уже почерпнута из опыта: думать не о чем; он начал лечить его ветчиной, но на другой же день больной умер; – доктор, привыкший по фактам составлять идею, нисколько не потерялся и только дополнил прежнее замечание словами; для портных, а не для сапожников. (Анекдот этот рассказан в сочинении князя Одоевского: «Русские ночи».)[3 - А. С<тарчевский> ссылается на сборник философско-фантастических новелл «Русские ночи», составленный и изданный в 1844 году известным писателем и музыкальным критиком В. Ф. Одоевским. Ссылка ошибочна: указанного анекдота в сборнике нет.]
В самом деле – для словарика во 120 страничек разгонистой печати, в 16-ю долю листа, такое разглагольствование немного слишком пространно, тем более что сведений-то в нем все-таки не слишком много… Самый анекдот о докторе мало помогает делу, а только ставит г. |
