— Скажи мне теперь ты!.. — попросил он.

Она почти лежала на его груди, желая полностью отдаться этому моменту блаженства, который не мог долго продлиться… Он сказал, что любит ее, теперь он знал, что и она любит его. Но где-то в тени еще была Ева Адлер. И из-за этой тени все казалось ненастоящим, несбыточной мечтой. Пока в его жизни была Ева, самые чудесные из всех долгожданных слов теряли значение.

Он не мог догадываться о ее страхах, потому что голос его звучал так восторженно, как будто она ответила ему. Он говорил:

— Мне кажется, я полюбил тебя вначале за твою цельность, за эту храбрость, с какой ты встретила то несчастье — и справилась с ним. Я принудил тебя к очень тяжелому решению, когда сказал, что ты должна вернуться в Бродфилд. Я думал, что зря советую тебе, сам не надеясь, что у тебя найдется столько силы и характера, чтобы сделать это. И только после этого я начал любить тебя — девушку моего сердца, с волшебством в каждом движении, в каждой улыбке.

Все еще цепляясь за кажущуюся реальность этой сцены, Лин сказала:

— Вы ничего не говорили мне.

— Я объяснил почему: я не осмеливался. Я почти обнял тебя и почти выговорил это в тот вечер, когда мы привезли твою подругу Пэтси Хорган в больницу. Ты так боялась за нее и была такой ранимой в тот вечер! Но потом на сцену выступила зловещая пара — гордость и ревность. Я думал, что ты любишь Дринана, к тому же я совершил глупость, прислушиваясь к тому дистиллированному яду, что источала Нора Фейерс. Она намекнула, что ты быстро сориентировалась и ухватилась за следующего кандидата — Дринана, и сказала, что у тебя репутация пожирательницы сердец. Я ее резко осадил, но, хотя и не поверил, моя ревность разыгрывалась. И после этого, хотя я и не удержался и пригласил тебя слушать вместе рождественские гимны, я намеренно старался ожесточить свое сердце против тебя.

Он замолчал, ожидая ее ответа, но она молчала. Он повернул ее лицом к себе, заглянув ей в глаза:

— Лин, ты мне ничего не отвечаешь! Может быть, я сделал какую-нибудь ужасную ошибку, скажи! — умоляюще произнес он.

— Дело не в том, что я не люблю вас. Люблю, всем сердцем! Но как я могла дать вам знать, когда всегда была… Ева? Когда все еще есть Ева!

Он не сводил с нее глаз, как бы не веря ее словам:

— Ева?! Что она мне!.. Ох, Лин, родная моя, что с нами сделала наша гордость!.. Если бы ты только намекнула, дала понять, что тебя тревожат мои отношения с Евой, я бы сразу все тебе сказал. Ты хочешь теперь выслушать меня?

Она кивнула, все еще боясь того, что может услышать. Но его рука успокаивающе сжала ее плечи, когда он начал:

— Я не стану ничего скрывать. До того, как Ева вышла замуж за Брона Адлера, который был и моим другом, я думал, что влюблен в нее. И когда они поженились, я воспринял это болезненно, но потом примирился с этим, и мы остались с Броном друзьями, хотя, когда он увез ее за границу учиться пению, мы виделись редко.

Как я знаю, Брон был абсолютно безжалостен с ней в том, что касалось ее голоса. Он заставил ее жить только для пения, он следил за каждым шагом, который она делала к успеху. Я думаю, что она вышла за него вначале из честолюбия, но потом она полюбила его так же сильно, как и он ее. Когда после его смерти мы встретились с ней, я увидел, что она сломлена этим горем. И пела она как-то механически, без чувства. У нее не было эмоциональной опоры, она жила, как бы плывя по течению.

— Вы сами захотели увидеть ее снова? — спросила Лин.

— Да. Но не мучься из-за этого. Ты помнишь, Лин, я сказал тебе что-то язвительное насчет опасности возобновлять прерванные отношения? Я думал, что ты именно это делаешь, из-за этого письма к Перри. Что ж ты думаешь? Любопытство подстегнуло меня на то же самое по отношению к Еве.