— Это для нерпы. С чесноком пойдет отлично, попробуйте.

— У нас еще есть НЗ, — говорит Гольцев.

Но ребята отмахиваются:

— НЗ мы не возьмем. Нет-нет! Вам самим пригодится. А у нас рация, не сегодня, так завтра будет вертолет.

— Тогда держите пачку «Севера»!

— О! Это дело! У нас почти нет курева! Спасибо! Да, а который час? — спрашивает Олег.

— Пять утра… — отвечает Гольцев.

— А у нас четверть третьего!

Мы хохочем.

Прощаемся.

— Будете в Питере, запомните — Фонтанка, тридцать три дробь тридцать пять. Обязательно. Удачи вам! Удачи!

Вот и все.

Всего час встречи — и я уверен, будь мы потом в Ленинграде, вспоминали бы ее не один час. Всего час — и люди подружились, и тепло на сердце, хорошо на душе от того, что рядом неунывающие ленинградцы, готовые прийти на помощь.

Такие вот встречи в безлюдной тундре дают колоссальный запас бодрости. И от таких вот маленьких деталей рождается своеобразный вкус северной жизни.

И когда ты потом уезжаешь на «материк», колесишь по городам и пляжам, ты многое забываешь… ты подавлен избытком новой информации. Но вот однажды тебя начинает преследовать запах палатки, и дым костра, и лай собак, или шум моря и ветра, начинает сниться тундра, друзья, оставленные на Севере. Просыпаешься мрачный, с непонятным настроением. Тебя не радует вино и новые знакомства. И родственники надоели. И пальмы на берегу теплого моря кажутся совершенно дурацкими. Ты становишься раздражительным. Любимая плачет, а мама зачем-то сует тебе под мышку термометр. Все ясно — тебя по рукам и ногам скрутила тоска по Северу.

И однажды ты приходишь домой с улыбкой. Никто не догадывается, в чем дело. Только девушка в кассе аэропорта знает, что у тебя в кармане билет до Анадыря.

Хорошо об этом у Аркадия Фидлера в «Канаде, пахнущей смолой»: «Кто один раз по-настоящему узнал вкус жизни на Севере, жизни, полной всяческих страданий и лишений, но вместе с тем полной неограниченной свободы и мужества, тот уже пропал: он никогда не покинет Север, останется верным ему до конца. Если же он почему-либо и расстанется с Севером, то будет тосковать и вернется, непременно вернется. Это тоска по Северу — какая-то болезнь, тихое помешательство».

Мы идем на северо-запад.

Сегодня мы должны пройти больше, чем обычно.

9. Глава сенсаций

Облезлый песец выскочил из-за кочки, подбежал к палатке и с любопытством уставился на нас. Наверное, он все же знал, что до открытия охотничьего сезона еще далеко и никто сейчас не причинит ему ничего дурного.

Мы сфотографировали наглеца. Он попозировал столько, сколько нам было необходимо, покрутился возле палатки, тявкнул и не спеша удалился.

В тумане идти трудно. Ты не видишь конца пути, нужных тебе ориентиров, и коса кажется бесконечной. И еще утомляет однообразие шагов, однообразие ритма бесконечной песчаной косы, и мы решаем уйти в тундру, как только минуем памятник.

Памятник — это две железные бочки, поставленные друг на друга, а сверху шпиль со звездой. Когда-то тут зимовали во льдах два парохода, и девять моряков погибли. Мы салютуем из всех стволов и идем в тундру.

Из дневника Виталия Гольцева: «Тундра не сырая, но здорово выматывают мелкие ручьи со снегом. Снег рыхлый, мы проваливаемся. Пытаясь встать, опираюсь на руку, рука тоже проваливается, и я распластан, рюкзак переворачивается через голову. Некоторое время задумчиво лежу. Потом выбираюсь с помощью ружья».

Памятник давно растаял в тумане.

Здесь редко бывают люди. Разве что зимой охотник на нарте промчится по берегу или проплывет байдара. Чукчи выйдут на берег, разожгут костер, почаюют, вспомнят дела очень давних дней.