— Ты ругаешься. Ты говоришь, тебе нет удачи.

— Правильно. В ней вот о чем, Оля:

Ну ладно. Давай повторим регтайм.

Витька возился на улице с движком, и Колтыпин с Олей репетировали при двух длинных свечах. Было темно, новые свечи еще не разгорелись, и от темноты казалось еще холодней.

— Все очень хорошо, Оля. Только, когда я уеду, обещай играть каждый день, ладно?

— Хорошо. А когда вы уезжаете?

— Через три-четыре дня. А когда ты будешь в Анадыре, ты послушаешь «Рапсодию в блюзовых тонах» Гершвина. У меня есть полная запись.

— А вы будете читать мне лекцию о полиритмии джаза, об афро-кубинском стиле, о музыкальной экзотике Нового Орлеана… да?

Он засмеялся.

— Нет, лекции я читаю на работе.

— А сейчас вы на работе?

Он молчал. И стучал по клавишам рояля одним пальцем.

— Не знаю. Сейчас я в клубе. А клуб на седьмом небе. И мне очень хорошо.

— Витя починил. Сейчас свет будет, — раздался вдруг из темноты зала голос Нанывгака.

Вспыхнули обе лампы. В тишине было слышно, как тарахтит движок.

Старик подошел к сцене.

— Завтра ехать надо, — сказал он Колтыпину.

— Но ведь ты говорил дня через три.

— Завтра ехать, — сказал Нанывгак.

Нанывгак собирал упряжку.

Путь предстоит длинный. Несколько дней. Колтыпин отдал Витьке свои лишние ненужные вещи. И пошел в магазин проститься с Олей.

— Как хорошо, что есть на свете пуговицы, — поздоровался он.

— Уезжаете?

— Да, сегодня. Сейчас.

— А я родилась здесь. И никогда никуда не уезжала.

— Почему, Оля? Ведь ты могла бы уехать и на «материк». Учиться музыке серьезно. Иногда обязательно нужно уехать.

— Зачем?

— Чтобы не стоять все время за прилавком. И не тосковать пурговыми вечерами за роялем, у которого такая веселая история.

— Откуда вы знаете? Может, рояль они для меня нашли. Для меня… и для всех.

— Но ты здесь одна… со своим роялем.

— Нет-нет, — испугалась она, — нет, не одна.

— Может, ты и права. До свидания. Ты очень славная, Оленька.

Двенадцать псов в упряжке Нанывгака. Пурга утрамбовала снег, и собаки бегут легко. Колтыпин смотрит на часы. Упряжка в пути пятый час. Пора бы чаевать, думает он. Но нарты взлетают из ущелья на пригорок, и он вдруг видит взлетную площадку райцентра и две уснувшие «аннушки». Упряжка несется прямо к маленьким зеленым самолетам.

— Нанывгак, зачем мы туда едем? Ведь нам надо на север!

Молчит Нанывгак. Собаки выскочили прямо на взлетную полосу. Из-под остола летят комья твердого снега, и нарты останавливаются.

— Все, — говорит Нанывгак. — Приехали.

Старик отвязывает рюкзак и отдает его Колтыпину.

— Ничего не понимаю, — разводит руками Колтыпин. — В чем дело, Нанывгак?

— Поть-поть! — разворачивает старик собачек. — Хак! — И собаки медленно поползли на пригорок по старому следу.

— Нанывгак! — закричал Колтыпин яростно.

Собаки были уже далеко. Старик остановил нарту, сложил ладони рупором и что-то крикнул.

— …Ба-ан… ду… у… ра-а! — донесло эхо.

Мастерская

К. И.

М. не любил свое лицо.