– Ананасового нет.

– Какой есть?

– Там всё написано!

Муж смотрит на тётку. Разумеется, я не способна действовать на тёток подобным образом. Во всяком случае – не на одесских. Я всё ещё та самая – «сама такая». Одесская. Променявшая колбасу этого города на множество колбас множества других городов мира. Я – космополит. Тут это не одобряется. Я тётка, предавшая своё племя. Тётка, предавшая племя одесских тёток. Я – изгой. Медвежонок-шатун.

– Буду!.. Ты, что, слышишь мои мысли?

– Не слышу. Читаю. Они все написаны у тебя на лбу! Два двойных грейпфрутовых. – Последнее уже тётке.

Пью сок. Неужели нельзя держать грейпфруты в холодильнике? И почему я вечно недовольна?

– Ой, да шо ж вы раньше не сказали, шо они вам надо?! Я бы Вите крикнула. А так всё – последний ушёл. Уже одиннадцать. – Это продавщица. Искренне расстраивается вместе со мной. Такая автоматическая сезонная искренность. Мы не сказали. А она не крикнула Вите. Хотя, бог свидетель, она бы крикнула. Если бы мы сказали, разумеется. Такие дела.

– Не расстраивайся. По трассе воспоминаний два раза подряд, да ещё и в противоположных направлениях – это, знаешь ли, надо обладать. Хотя… если с разными скоростями… Применима ли в данном случае общая теория относительности, или следует ограничиться специальной, как думаешь?

– Незаметной пушинкой в обратном направлении над пешим ходом собственных воспоминаний до белых шаров Ланжерона. Ричард Бах. Классика жанра.

– Ты – зануда!

– Мне положено. Я – мужчина. А значит – будущий дедушка. А все дедушки…

– Прекрати! И всё равно у нас была икра и чайки!

– И «Глечик» с греческими маслинами.

– И санаторий имени Чкалова под сигаретку.

– И дорогущий кофе, который ты когда-то пила без меня.

– И непреодолимое море.

– Его непреодолимая притягательность, я бы сказал…

– И даже…

– Однозначно. Он всегда с нами. Ему, конечно, на нас наплевать. Но у него просто нет выбора. Неизбежность – способ существования этого мира. А Одессу бог, похоже, выбрал символом этой неизбежности. Что, впрочем, его не оправдывает. С автобусом для моей деточки мог бы и подсуетиться…

– Нас четверо!

Уставший мужик сдаётся. Кому мешала пара сотен гривен поздним осенним вечером? Вот так-то оно и есть. Бог – не Тимошка.

Затем у мужика, как и положено, не находится сдачи, и он разменивает у грейпфрутовой тётки. Потом загоняет уставший электроавтобус и выгоняет другой. Заряженный. Бодрый. После чего мы все садимся.

И то, что наши попутчики едут на Ланжерон не к Ланжерону, а к очередному кабаку, который гораздо моложе «Глечика» – эдакая забавная псевдоукраинская харчевня, бывшая поначалу блядским ментовско-эсбэушным домом, – тоже не важно.

Как совершенно не важен тот факт, что кофе в «Лобстере» мне давно по карману. По собственному. И не важно то, что с моря тянет прохладный октябрьский ветер. И что мужик за штурвалом своего космического самоката молчит. И что запоздалые, редкие в этом густом мраке, бегуны шарахаются в сторону и смотрят вслед оленячьими глазами… Всё не важно.

Просто хорошо.

До скорого свидания, ирландский паб на Дерибасовской.