И снова труба. Пора на занятия.
Строевая, политинформация, матчасть оружия.
А мимо станции идут эшелоны. «На запад, на запад», — стучат колёса. Из открытых дверей выплёскивается на перрон песня.
Идут, идут эшелоны. Теплушки, командирские вагоны, платформы с техникой. На Западе тяжело дышит фронт. На Западе идут бои. На Восток везут раненых.
А здесь!
— Боец Королёв!
— Я!
— Перечислите основные части пулемёта «максим».
— Слушаюсь!
А лицо у сержанта-инструктора совсем другое, не такое, как вчера. Глаза грустные. В перерыве он подходит к бойцам.
— Слыхали, ребята, Киев оставили? У меня там мать и братишка. И рапорт третий командир бригады мне вернул. Не пускает на фронт.
Раз! Раз! Раз, два, три!
Раз! Раз! Раз, два, три!
Рота, ногу!
Старшина молодой, туго в талии перехвачен ремнём. Гимнастёрка на нём как влитая, сапоги хромовые блестят, глядеть больно. Зверь, а не старшина.
А вчера ночью немецкие самолёты бомбили Москву. А сводки всё мрачнее и мрачнее.
— Рота! Стой! Плохо, нет настоящего строевого шага!
Идёт вдоль строя старшина. Щеголеватый, ладный, словно картинка из строевого устава. Далась ему эта маршировка.
— На-пра-во! Шагом мар-ш!
И опять целый день тактика; ползают бойцы по-пластунски, рассыпаются.
— Рота, в атаку! Вперёд!
Привычно винтовку на руку.
— Ура-а-а!
Теперь гранату, штыком, прикладом…
— Рота-а-а-а! Стой! Перекур.
Валяются на земле исколотые штыками куклы. Валяются неразорвавшиеся деревянные гранаты. Сегодня здесь они опять победили. А там?
— Товарищ полковник, разрешите обратиться?
— Слушаю вас, боец Королёв.
— Прошу отправить меня на фронт.
— На фронт? — командир бригады встаёт, поскрипывая ремнями. — На фронт поедем только после приказа командования. Ясно? Идите.
В прицеле автомата прыгает силуэт в рогатой каске. Он режется по пояс. Николай тихо подводит мушку. «Ну, подожди, подожди». Плавно давит на спусковой крючок.
Та-та-та-та!
Автомат дрогнул.
— Вот ты опять. Получай.
Та-та-та!
Брызжет огнём и ненавистью срезанный ствол.
— Прекратить огонь! Осмотреть мишени!
— Молодец, Королёв, — улыбается ротный, — пять пробоин.
Ночами поднимают по тревоге. Повзводно, бесшумно и быстро бойцы усаживаются в машины. Где-то впереди Москва. Спортсмены едут на патрулирование.
Тёмные пустые улицы. Здесь шаги особенно гулкие. Из-за поворота человек навстречу. Метнулся луч фонаря.
— Стой! Документы! Можете идти.
И опять улицы, гулкие и пустые.
А сводки с каждым днём тревожнее, враг всё ближе и ближе к Москве.
А рапорты опять остаются без ответа.
В это утро они стреляли из ручного пулемёта. На стрельбище кисло пахло порохом. Сизоватый дымок курился над стволами «дегтярей». Николай только что отстрелялся и уходил с огневой. Вдруг кто-то хлопнул его по спине.
— Димка!
Рядом, широко улыбаясь, стоял его ученик — боксёр Дима Староверов.
— Здорово, Коля! Как жив, старик?
— Паршиво.
— Вот тебе раз. Почему?
— На фронт не пускают.
— Знаешь что, — Староверов оглянулся и перешёл на шёпот, — я тут о тебе говорил кое с кем. Понял?
— Нет пока.
— Потом поймёшь. Жди.
— Чего?
— Увидишь. — Дима таинственно подмигнул и побежал догонять группу автоматчиков.
«Увидишь, узнаешь. Чёрт его знает, Димку. Тайны. Прямо пещера Лейхтвейса. |