Новый, 1950, год не обещает ничего хорошего одряхлевшей капиталистической системе. На нее неумолимо надвигается экономический кризис. Лагерь разбойничьего империализма охвачен тревогой. Англо-американские монополисты и их подпевалы… Оголтелые империалисты усиливают свою подрывную деятельность… Эти коварные, ненасытные звери в образе людей куют оружие смерти… План Маршалла и злобная, разнузданная клевета на СССР – все это составные части агрессивного курса англо-американских поджигателей войны, направленного против СССР и стран народной демократии».

«А это разве не клевета?» – усмехнулся я, прочитав эти строки.

Отложив газету, поднялся.

– Ладно, я пошел.

Ответом стал резко-раздраженный взмах руки: иди уже, парень, не мешай.

Утром съездил в посольство, тем более что был повод. Вчера вечером нам звонили в отель, сообщив, что пришла свежая пресса и для нас отложили несколько экземпляров газет и журналов. Еще на пути в посольство, проверившись на маршруте, заметил «хвост» в лице паренька лет четырнадцати, уголовного вида. Забрал несколько газет и журналов для мающегося от скуки Генри, на обратном маршруте я снова засек того же парня. Сделал вид, что ничего не заметил, вернулся в отель. Зайдя к Вильсонам, отдал почту и застал конец их спора.

– Генри, твоя задача окончательно выздороветь перед поездкой в Ленинград, а с милицией я разберусь сама, – решительно заявила женщина.

– Милая, я чувствую себя намного лучше…

– Тебе нечего там делать, – сказала, как отрезала, Мария. – Пей чай с лимоном, пока горячий, а мы с Майклом собираемся и идем.

– Идем, – подтвердил я ее слова.

Такси высадило нас рядом с отделением милиции. При входе нам сразу бросился в глаза висевший в коридоре отделения большой плакат, где на фоне младшего сержанта милиции большими буквами был нарисован призыв-лозунг: «Работник милиции! Зорко охраняй народное достояние, это твой священный долг!»

Пока мы находились в милиции, мне постоянно приходилось натыкаться взглядом на плакаты, призывавшие к усилению бдительности, которые висели на каждом шагу и почти в каждом кабинете. На них партия и Сталин терпеливо разъясняли советским людям, что внутренние и внешние враги не примирились с существованием первого в мире государства рабочих и крестьян.

Под этими плакатами ходил самый разнообразный народ с серьезными, а кое-кто и с заплаканными лицами. Подойдя к окошку, над которым сверху было написано «дежурная часть», Уильямс передал лейтенанту наши повестки. Тот быстро пробежал их глазами, потом посмотрел на нас и громко задал глупый вопрос:

– Так это вы, что ли, американцы?

Шум в коридоре стих наполовину, после чего на нас уставилось два десятка любопытных глаз. Дежурный понял, что оплошал, покраснел и подозвал сержанта:

– Михайленко! Живо отведи граждан американцев в 211-й кабинет. Я сейчас туда позвоню.

Не успели мы подойти к означенному кабинету, как дверь открылась, и на пороге встал полный, грузный мужчина в темно-синей форме с дубовыми веточками в петлицах.

– Здравствуйте, граждане американцы. Кто из вас владеет русским языком?

– Здравствуйте. Я владею русским языком. Уильямс Локкарт, третий секретарь американского посольства. У меня есть право присутствовать при допросе американских граждан.

– Конечно-конечно, господин секретарь. Я старший следователь Метельский Иван Георгиевич. Пожалуйста, проходите в кабинет.

Стоило нам войти, как он сразу предложил нам давать показания в разных кабинетах.