Анатолий Афанасьев. Одиночество героя
Часть первая
Я спал, когда позвонили в дверь. Зажег лампу, взглянул на часы: около двух. Что за черт?! Звонок бился в истерике. Кто-то спешил навестить меня среди ночи. Странно, в последнее время и днем-то редко заглядывали гости. Мир оставил меня в покое, хотя далеко не по всем долгам я рассчитался. Встревоженный, с томительной пустотой в груди, я пошлепал к двери, глянул в глазок. Панорама представила на обозрение перекошенное лицо: не поймешь, женское или мужское. — Вам кого? — дверь железная, плотная, но, если кричать, слышно через нее хорошо. — Пустите! Пустите! Пустите! — отозвалось заполошное, женское. Глазок устроен так, что видно всю лестничную клетку, и даже если кто-то пригнулся у притолоки, тоже видно. Помешкал всего мгновение: открыл. Девушка в чем-то кожаном. Шмыгнула в прихожую, обдав ароматом духов. — Закройте! Закройте! Я навесил цепочку и щелкнул «собачкой». Обернулся. Свежее, юное лицо, растрепанная прическа, паника в темных глазах. Худенькая фигурка, длинные ноги. Хороша залетная! — Извините, я не совсем одет. Не ждал никого. Прижалась к вешалке — и молчит. В глазах не просто ужас, а невменяемость. Такие глаза бывали у моей Рыжухи-кошки, когда ей удавалось зацепить со стола кусок колбасы. Кошки уже нет, померла в прошлом году. — За вами кто-то гонится? Молчит. — Вам что нужно-то? Хотите позвонить? Испуганно кивнула. Я поддернул старенькие, но любимые голубые трусы и отвел гостью на кухню, где стоял телефонный аппарат. — Звоните, пожалуйста. Не буду мешать. Сходил к двери и посмотрел в глазок. Лестничная клетка пустая, тихо. Вернувшись в спальню, надел штаны и свежую рубашку в сиреневую клетку. Девушка сидела рядом с телефоном, как истукан, даже трубку не сняла. Я достал из холодильника початую бутылку водки, налил в чашку и подал ей. — Выпей, полегчает. Они все любят пить водку, и эта тоже схватила чашку и с жадностью осушила, словно освежилась лимонадом. Я закурил, и девушка потянулась к сигарете. Они все курят, как извозчики. — Так что стряслось? — спросил я как можно любезнее. — Почему носишься по этажам, когда все хорошие девочки давно спят в своих постельках? — Меня хотят убить. — Это понятно. Время такое. А кто? Дружки твои? — Они мне не дружки, — голосок приятный, нерезкий, с культурным наполнением, и глаза незлые. Но лучше бы мне в них не смотреть. — Они что же, гнались за тобой? Молчит, моргает. — Тебя как зовут? — Оля. — Сколько тебе лет? — Девятнадцать. — Вот что, Оля. Давай звони куда хотела — и ступай. Мне надо спать. У меня режим. — Мне некуда звонить. Не прогоняйте меня. — Что значит — не прогоняйте? Ты здесь собралась ночевать? — Куда же деваться? Они стерегут на улице. — А я при чем? — Вы ложитесь, а я тихонечко посижу до утра. За свои сорок пять лет я наделал столько глупостей, что одной больше, одной меньше — уже не имело значения. — Водки еще хочешь? — Хочу. Я налил ей и себе, поставил на стол тарелку с нарезанной колбасой, хлеб. Когда-то в прежние времена именно такие неожиданные застолья, как выяснилось впоследствии, скрашивали жизнь. Только их и стоило вспоминать. — Рассказывай. — Что рассказывать? — Что, кто, почему, за что? Кто ты такая? — Я кто такая? — Ну не я же. Про себя я все знаю. Дальше она произнесла фразу, которая произвела на меня сильное впечатление. |
