Они договорились с пожилой женщиной из ближайшей деревни готовить им и стирать одежду, при этом закрывали глаза на ее слабость — она была вороватой. Они облазали весь замок, нашли прекрасную библиотеку и проводили вечера за чтением. Это было единственное время за всю войну, когда Ратлидж не задумывался о сделанном и увиденном. Слепая уверенность в том, что война закончится в первый же год, все еще объединяла людей, даже когда у многих стало наступать прозрение. А потом пришли тяжелые, невыносимые, ломавшие человеческие души годы.

Ратлидж всегда подозревал, что именно орудия Макса Юма били недолетом, накрывая огнем их атаку в ту ночь, когда был расстрелян Хэмиш. Но они об этом не говорили, когда встретились вновь. Оба изменились, были потрепаны войной и находились на грани нервного срыва. Некоторые вещи лучше было не уточнять.

Но, вероятно, Макс не мог об этом не думать, и это стало ложкой дегтя в его прежде безупречной карьере.

Ратлидж отложил письмо, налил себе выпить и молча поднял тост за Макса Юма. Потом пошел в спальню собирать вещи.

«Эй, — опять раздался голос Хэмиша, который особенно доставал его в минуты стресса и плохого настроения, — ты думаешь, эта женщина захочет тебя видеть?»

Вопрос застал Ратлиджа врасплох. Он услышал собственный голос, отвечавший шотландцу:

— Я был другом Макса. И это единственное, что сейчас могу для него сделать.

«Ты снова напомнишь ей о войне. И она тебе не скажет спасибо».

Через полчаса он сообщил в Ярд, что уезжает, сказал, где можно его найти, и отправился в Глостершир. Он раньше никогда не был в Чезуэлле. Маленький город, Макс часто о нем рассказывал и звал к себе. Однако после войны редко кто мог позволить себе ездить в гости просто так. Но они переписывались.

Было уже поздно, когда он туда приехал и остановился в маленькой гостинице на главной улице. Он надеялся прибыть не слишком поздно, этим же вечером, чтобы увидеться с Розмари, тем не менее дорога заняла больше времени, чем он ожидал.

На следующее утро он отправился к Розмари. Дом Юма стоял в отдалении от дороги, с садом перед домом. От улицы сад отделяла низкая стена. Он поднялся по двум ступенькам и по заросшей травой тропинке прошел к дому. Не успел он поднять дверной молоток, чтобы постучать, как дверь распахнулась. Розмари Юм возникла на пороге, в глазах ее читалось страдание. Ратлидж растерянно сказал:

— Вот, приехал. Помочь, чем могу.

Она бросилась к нему на шею и заплакала. Он раньше никогда не видел ее слез. Наконец она оторвалась от него, сердито вытерла глаза прежде, чем он успел предложить ей платок. За ее спиной в доме раздавались голоса. Она прикрыла дверь, отсекая их, и сказала:

— Он застрелился. Прошел в дальний угол церковного двора и там выстрелил в себя, я не была первой, кто его увидел. Ко мне пришли и сказали, что он мертв, и мне захотелось взять его револьвер и выстрелить в него еще раз. Бедный, потерянный, проклятый идиот.

— Он написал мне. Но когда письмо пришло, было уже поздно.

— Мне он оставил короткую записку. Что любит меня слишком сильно и не хочет больше тащить с собой в пропасть своего отчаяния, и просил прощения. И все, — сказала Розмари. — После того, что мы вместе вынесли, сколько я приложила сил, чтобы вытащить его из депрессии, все, что я заслужила, — несколько слов. А я заслужила больше, Иен, и должна была знать о его намерениях, а главное, почему? Я бы приняла любое признание, каким бы тяжелым для меня оно ни оказалось. Но он исключил меня из своей жизни.

Розмари была маленькая, тоненькая женщина со светлыми волосами, скорбными складками у рта и голубыми глазами, под которыми сейчас были темные круги.

Ратлиджу приходилось за время службы бессчетное количество раз приносить в дома горестные вести.