До недавнего времени это было стержнем моего существования, именно потребность жить в согласии с другими заставила меня уйти из Мензоберранзана. Но из-за постигших меня горестей я наконец начал понимать — а может, просто вынудил себя признать это, — что моя непоколебимая вера на деле была чем-то очень личным. Разве не смешно, что я отстаивал общинность с таким жаром лишь потому, что мне необходимо было чувствовать себя принадлежащим чему-либо большему, чем я сам?
Я весьма старательно убеждал себя в правоте своей веры и при этом мало чем отличался от тех, что толпой внимают священнику на амвоне. Я нуждался во внутреннем покое и руководстве, только в отличие от верующих находил догматы не вовне, а внутри себя.
Я все делал правильно, в соответствии со своими принципами. Но сейчас я не могу избавиться от усиливающегося подозрения, порожденного страхом, что я изначально ошибался.
Есть ли смысл в моей вере, если Эллифейн все равно мертва, прожив недолгие годы своей юной жизни в постоянной муке? Есть ли смысл в том, что я и мои друзья всю жизнь следовали велениям сердца, полагаясь на верные клинки, когда все закончилось тем, что мне пришлось смотреть, как они погибают под грудой камней рухнувшей башни?
Если я был прав, то где же тогда справедливость, где воздаяние доброго божества?
Видно, я стал чересчур спесив, раз задаюсь такими вопросами. Это козни моей собственной души, которая осталась нагой, без защиты и помощи. И я не могу не терзаться вопросом: так ли уж сильно я отличаюсь от своих соплеменников? Может, я стремился к тому же, что и жрицы в моем родном городе, — возвыситься, но только иначе, утверждая общинность и служение высшим целям? Может, я, как и они, просто хотел оставить след в веках и выделиться среди равных мне?
Иллюзии, сопровождавшие меня в жизни, рухнули в то самое мгновение, когда обрушилась башня Витегроо.
Я обучен быть воином. Если бы не мастерство в обращении с мечами, я, вероятно, был бы не так заметен в этом мире и не пользовался бы таким уважением. А теперь у меня не осталось ничего, кроме этого мастерства и боевой выучки; поэтому новую часть сложной и странной постройки, которая зовется — жизнь Дзирта До'Урдена, придется строить на этой основе. Я обрушу весь свой гнев и ярость на этих подлых тварей, разрушивших все, во что я верил и что любил. Я потерял слишком многих: Эллифейн, Бренора, Вульфгара, Реджиса, Кэтти-бри и в конечном счете самого Дзирта До'Урдена.
Мои мечи. Ледяная Смерть и Сверкающий Клинок, вновь станут моим вторым «я», и, как прежде, Гвенвивар останется моей единственной спутницей. Я верю ей и моим клинкам, более — ничему.
ГОРЕЧЬ И ЯРОСТЬ
Дзирт не хотел ничего менять. Ему необходимо было видеть этот шлем, чтобы не забывать ни на миг не только о Бреноре и друзьях, но и о тех, кто совершил это злодейство.
Чтобы забраться в свое логово, ему приходилось с трудом проползать на животе между двумя валунами, прикрывавшими вход в пещерку. Но так было даже лучше. Он испытывал потребность именно в таком существовании, почти животном, лишенном простейших удобств. Оно стало для него чем-то вроде чистилища, а кроме того, не давало забыть, кем он должен оставаться, если хотел выжить. Он больше не был тем Дзиртом До'Урденом из Долины Ледяного Ветра, что дружил с Бренором, Кэтти-бри, Вульфгаром и Реджисом. Не был он и тем Дзиртом, которого обучал и посвятил в тайны природы и Миликки Монтолио де Бруши. Он вновь превратился в одинокого дроу, который однажды наугад пошел прочь из Мензоберранзана. Он опять стал изгнанником, отверженным, тем юным темным эльфом, который понял, как лжив и беспощаден мир, погубивший его отца.
Тогда, чтобы выйти из темных туннелей Подземья, он превратился в Охотника, доверявшего исключительно своим инстинктам и чутью; теперь он стал им вновь, чтобы отомстить оркам за гибель дорогих ему людей. |