Август не видел большой пользы от ножей, особенно каких-то необыкновенных. Он носил в кармане старый складной нож, который употреблял в основном для того, чтобы стричь ногти. В старые времена, когда все питались главным образом дичью, он в силу необходимости таскал с собой нож для освежевания добычи, но никогда не считал нож оружием. С его точки зрения, изобретение кольта сделало все остальное оружие меньшего радиуса действия совершенно устаревшим. Для него было испытанием нервов каждый вечер слушать, как Боливар точит свой нож.

– Если уж я вынужден что-то слушать, – сказал он, – то уж я предпочел бы слушать, как ты точишь свою жену.

– Я ее не привезу, – заявил Бол. – Я тебя знаю. Ты попытаешься ее развратить.

Август засмеялся.

– Да нет, меня не слишком привлекает совращение старух, – сказал он. – А у тебя дочек нет?

– Всего девять, – ответил Боливар. Не вставая, резким движением руки он швырнул нож в ближайший фургон, где тот и застрял, подрагивая. До фургона было всего футов двадцать, так что хвалиться вроде нечем, но он хотел таким образом выразить свое отношение к дочерям. Шестерых он уже выдал замуж, но трое еще жили дома, и он души в них не чаял.

– Надеюсь, они похожи на мать, – сказал Август. – Если они пошли в тебя, то не миновать тебе кучи старых дев на шее. – Его кольт висел на спинке стула, и он потянулся, достал его из кобуры и несколько раз лениво покрутил патронник, прислушиваясь к приятным щелчкам.

Боливар пожалел, что швырнул нож, ибо это означало, что придется подниматься и идти через двор, чтобы забрать его. А у него как раз ломило бедро и еще несколько суставов – результат того, что пять лет назад он позволил лошади свалиться на себя.

Ньют понимал, что Боливар и мистер Гас оскорбляют друг друга просто от скуки, но все равно нервничал каждый раз, когда они это делали, особенно по вечерам, когда оба уже основательно поприкладывались каждый к своему кувшину. Ночь выдалась мирной и такой тихой, что он слышал звуки пианино в салуне «Сухой боб». Пианино было гордостью салуна, да и всего городка в целом. Верующие даже иногда брали его на воскресенье в церковь. К счастью, церковь находилась рядом с салуном, а у пианино имелись колесики. Кто-то из диаконов построил настил к черному ходу церкви и выложил дорожку к дверям салуна. Так что провезти пианино от салуна до церкви не составляло труда. Но такое положение вещей ставило под угрозу трезвость священников, поскольку некоторые из них считали своей обязанностью охранять пианино и проводить вечера в салуне.

Однажды в субботу они так доохранялись, что когда повезли инструмент в воскресенье утром, то съехали с настила и поломали у пианино две ножки. Поскольку в церкви не нашлось достаточного количества трезвых мужчин, чтобы внести его внутрь, миссис Пинк Хиггинс, которая на нем играла, пришлось сидеть посреди улицы и барабанить там все гимны, в то время как остальная часть верующих – десять дам и священник – стояли внутри и пели. Ситуация стала еще более неловкой, после того как Лорена Вуд вышла из черного хода салуна практически в неглиже и остановилась послу шать.

Ньют был по уши влюблен в Лорену Вуд, хотя до сей поры ему не довелось даже хоть разок с ней поговорить. Он с горечью сознавал, что, если даже возможность пообщаться с Лореной ему неожиданно предоставится, он не будет знать, что сказать.