На следующий день Соломия исчезла. С ужасом осознал я, что вокруг меня завертелись какие-то злобные и невероятно мощные силы; близкие мне люди становились жертвами обмана или предательства; наконец, со мной остался один Гиддо, и я отнюдь не уверен в том, что завтра он еще будет жив и свободен… Это открытие поразило меня. Неужели боги прокляли меня? За что? Отчего рядом со мною становится пусто, холодно и неуютно?

Не стоило труда догадаться, что Соломию искать не надо: она у Аххаба. Я пришел к нему в дом, с омерзением увидел его сушеную морду и гадкую ухмылку на синих губах. Он не отпирался. Да, девушка у него, и пришла она сама; он не разбойник, чтобы похищать ее из моего дома; родом он из Турана, где живут самые благородные мужи в мире; он купец, причем кристальной честности; я могу посмотреть ему прямо в глаза и в сем убедиться…

Аххаб выпучил крохотные рачьи глазки и повращал ими, доказывая свою искренность. Затем он позвал Соломию, и по тому, как отворачивала она от меня взор, я понял, что купец не лгал… Молча ушел я оттуда. Камень на моем сердце стал тяжелее во сто крат.

Весь день я провел в страшных терзаниях. Гиддо напрасно отпаивал меня настоями лечебных трав: я был болен, болен душевно. Я так отчаянно хотел умереть, что почти уже умер… Она предпочла мне этого сморчка? О, женщина… женщина… женщина…

Мириады мрачных мыслей роились в моей голове, отравляя каждый вздох и каждый выдох. Я выпил две бутыли крепкого красного вина и забылся на время. Но и в полудреме без конца возникали передо мной лица отца, матери, дяди, Соломин — всех тех, кого я уже потерял…

А к сумеркам домой вернулся дядя. Аххаб и здесь не солгал… Что ж, значит, Соломия не предавала меня? Наблюдая мои мучения, она решила ценою собственной чести спасти Лансере? Так оно и было. Теперь я мог проклинать себя за то, что усомнился в ней…

В течение пяти дней я не вставал с постели, послушно принимая настой Гиддо утром и вечером. На шестой день дядя, с целью отвлечь меня от мучительных дум и воспоминаний, дал мне запечатанный пергамент и попросил отвезти его на окраину Асгалуна, в дом его старого знакомого Граха, судьи.

Не успел я проехать и трех улиц, как меня догнал Лобл. «Куда ты так торопишься, месьор?» — спросил он, нагло усмехаясь. Я не ответил. Тогда он скривился и сказал: «Не выношу знатных господ. Воротят нос от нас, простых смертных, как будто и не создавали боги всех людей равными! Но я испорчу тебе настроение… Нам нужен убийца наместника, и, кажется, на эту роль отлично подойдешь ты. Твой дядя свободен, девица в руках Аххаба — ничто и никто не держит тебя в доме; будущая жизнь твоя все равно разбита, так что я заберу тебя на рассвете и отвезу в Аргос. Там, возле Мессантии, на берегу моря Запада есть неплохое местечко для опасных преступников… Ха-ха-ха!»

Меня удивила его странная речь. С чего вдруг я должен заменить им убийцу? «Лобл, ты глуп и невоспитан,— сказал я.— Я не буду играть в ваши подлые игры. Ищи настоящего отравителя, а меня оставь». Он сплюнул в пыль, явно раздраженный моими спокойными словами. «Тогда твой дядюшка снова окажется в темнице! — крикнул он, гарцуя рядом со мной на своем кауром.— Выбирай! Ты или он!»

Резко развернув коня, сотник поскакал прочь, оставив меня в полной растерянности.

Не останавливаясь и на миг, я отвез пергамент Граху и поехал домой. По дороге я все решил. Да, я заслуживаю наказания. Хотя бы за то, что позволил Соломии погубить свою жизнь ради жизни моего дяди и ради моего собственного покоя. Хотя бы за то, что сам не нашел выхода и не сумел вызволить Лансере из асгалунского подвала.

Скажу честно, друзья: мне стало намного легче, когда я понял, что мне предоставляется наилучшая возможность искупить вину перед всеми.