|
Не застав ее здесь, убедившись, что пеленгация подвела, они даже чисто человеческими способами за несколько дней могут пройти по всей цепочке ее биографии и выяснить все – и нынешнюю фамилию, и адрес. Так что времени практически нет. Дебют, миттельшпиль, эндшпиль – играть надо все сразу, и все в цейтноте. – Если б та дама вовремя не бросила курить, было б еще хуже, – подал вдруг голос о чем-то своем задумавшийся Шульгин, не отрывая глаз от листа бумаги, на котором он уже несколько минут выписывал колонки двух- и трехзначных чисел. – Тогда вообще говорить было бы не о чем… – пожал плечами Левашов. – Хватит, ребята, – подвел черту Новиков. – Оставим сослагательное наклонение до спокойных времен. «Одиссею действительно пора покидать Итаку». Это была условная фраза из его романа, после которой там начинались самые захватывающие события. Андрей сунул в нагрудный карман пачку сигарет, похлопал себя по карманам, проверяя, на месте ли спички, и пошел к двери, считая, что все сказано. Но Шульгин не был бы сам собой, если бы и тут не ввернул одну из своих двусмысленностей. – Пусть только Одиссей будет повнимательнее, а то как бы Пенелопа не оказалась Цирцеей. – Я всегда говорил, что с классикой у тебя слабо. Пенелопа осталась на месте, Одиссей поехал спасать Елену. А это две большие разницы… – Ну-ну, тебе виднее… – Шульгин изобразил на лице усмешку в стиле Арамиса, с которым одно время себя отождествлял. – Только с этими… дамами всегда есть шанс ошибиться. Андрей промолчал, вскинул к плечу сжатый кулак и вышел. Он прошел через пустынный и темный двор. Ветер шумел в кронах тесно обступивших дорожку старых берез, ветви раскачивались перед единственным горящим фонарем, и по асфальту метались изломанные тени. Никого не встретив, Андрей пересек проспект и почти вбежал в приземистую шайбу станции метро. В вестибюле и на эскалаторе было пусто, снизу по шахте тянул ровный поток пахнущего резиной воздуха. «Тот час, когда в метро закроют переходы…» – сказал он вслух и, прыгая через три ступеньки, побежал по слишком медленно ползущему эскалатору. …Минут через десять после ухода Новикова из квартиры вышел Шульгин. Только он пошел не вниз по лестнице, а вверх. Поднялся на последнюю площадку, взятым у Левашова ключом открыл чердак и, подсвечивая фонариком, долго шел по хрустящему шлаку среди стропил, подпорных столбов, дымоходов, оставшихся от времен печного отопления, каких-то ящиков, измазанных известью бочек, обломков мебели и прочего хлама, скопившегося чуть ли не с довоенных времен. По крайней мере, четверть века назад, когда они играли здесь в героев «Тарантула», все на этом чердаке было так же. Он пересек почти бесконечную в темноте длину дома, с трудом отжал щеколду заржавленного замка, открыл толстую дверь и очутился в первом, выходящем совсем на другую улицу подъезде. Специально припасенной тряпкой он обмахнул пыльные туфли и не спеша пошел вниз, чтобы на углу поймать такси. …Улица была узкая, запущенная, словно бы и не столичная совсем. Под ногами тускло отсвечивала брусчатка мостовой, поблескивали изогнутые плети трамвайных рельсов. Вдали, между крышами, косо висел узкий серп растущего месяца. Ободранные и грязные фасады домов начала века в ночной темноте приобрели даже некоторое мрачное величие. Насколько доставал взгляд, никаких признаков жизни не замечалось в их многоэтажных громадах, и лишь одно окно слабо светилось на третьем этаже в середине квартала. Невольно хотелось узнать: кто там живет, отчего не спит, что делает при едва светящейся лампе, а может, и при свечах? При взгляде на такое окна тянет на размышления. Новиков остановился на перекрестке. |
