— Они не согласятся, — сказал Миронов.

— Знаю. Они не согласятся, если мы потребуем и пятидесяти процентов. Но от ста у нас есть возможность уступить, скажем, до восьмидесяти процентов. А куда отступать от пятидесяти? Ну как, товарищи вожди пролетариата?

— Нестор Иванович, вам легко говорить сто-восемьдесят. А как это сделать нам? Ведь помимо профсоюзной деятельности мы ещё многие стоим у станков. Я скажу своему хозяину: давай десять процентов, он меня тут же выгонит с завода. Кто меня после этого примет в Гуляйполе на работу?

— Какие ж вы, к чёрту, защитники трудящихся, — нахмурился Махно.

— Так избрали на собраниях, доверили, так сказать.

— Раз доверили, доверие надо оправдывать. Рано или поздно заводы будут у капиталистов отняты, вы должны быть готовы стать на них полными хозяевами. А вы на Петроград оглядываетесь. Забастовку-то хоть вы сможете организовать?

— Так война ж идёт.

— Мы остановимся на экономических требованиях, они вполне законны. Цены растут, рабочие нищают...

Несколько часов судили-рядили завкомовцы и наконец остановились на том, что требования хозяевам предъявит от имени Совета профсоюзов Нестор Махно, пригрозив в крайнем случае всеобщей забастовкой.

Уже когда стали расходиться, Миронов, улучив момент, сказал Махно:

— Нестор Иванович, вы учитывайте, что рабочих будет очень трудно подвигнуть на забастовку. Все боятся увольнения, штрафов.

— Надо, чтоб заводчики нас боялись, то есть рабочих. Революция же, дорогой товарищ. Пора спину-то выпрямлять.

Когда на следующий день в Совете профсоюзов собрались хозяева предприятий, Махно, появившийся перед ними, несколько мгновений колебался, не зная, как же обратиться к ним. «Товарищи», язык не поворачивается, какие они ему товарищи. «Господа» тем более не подходит, слишком унизительно для него. И тут озарило:

— Граждане заводчики, мне поручено предъявить вам требования рабочих...

Махно увидел, как покривился хозяин мыловаренного Ливинский, и тогда Нестор, вперя в него свой взгляд (а он знал непереносимость его для многих), продолжал:

— ...Ныне цены растут как на дрожжах, дошло до того, что рабочий на дневной заработок способен купить только булку хлеба на рынке. Поэтому приспел час вам, граждане заводчики, поделиться вашими доходами с рабочими, то есть поднять им зарплату.

Махно сделал паузу, как бы давая уважаемым гражданам переварить новость. Ливинский, пригвождённый тяжёлым взглядом вчерашнего каторжника, даже не дёрнулся. Голос подал Вечлинский:

— И на сколько же просит профсоюз поднять зарплату?

Слово «просит» разозлило Махно, он перевёл взгляд на вопрошающего и отчеканил:

— Профсоюз требует повышения на сто процентов.

— О-о-о, — почти в один голос отозвались «граждане заводчики».

— Это не серьёзно, господа, — оборотился Вечлинский к коллегам. — Я думаю, нам не о чем говорить.

— Да, да, — согласились те.

— Хорошо. Подумайте, граждане. А завтра сообщите ваше решение, — холодно ответил Махно. — В противном случае мы прибегнем ко всеобщей забастовке. И только.

— Это что? Выходит, вы хотите остановить производство? — встревоженно спросил Кригер.

— Нет, Борис Михайлович, это вы остановите производство своим упорством.

Обращением к Кригеру по имени-отчеству Махно подчеркнул своё к нему уважение. Ведь именно Кригер в своё время принимал его — мальчишку на завод и направил учеником в модельный цех на престижную работу. И Махно, не избалованный человечным обращением, не мог не испытывать к нему благодарности.

Но сегодня, ощущая себя защитником рабочих, он не смел и помыслить о какой-то поблажке Кригеру.