Она вернулась и оттеснила его от кофейника.

— Я сама заварю. Иди собирайся.

Когда он вернулся — в другом кашемировом свитере и других брюках со стрелками, — она уже аккуратно поставила в рюкзак изящный серебряный термос, коробку с бутербродами, а сверху положила два. яблока.

— Еще салфетки, — распорядился Данилов. — И яблоки сунь в пакет.

— И так сойдет, — пробормотала Марта, но все-таки положила салфетки, прикрыв ими яблоки. — Хоть бы раз в жизни ты воздержался от замечаний!

Данилов промолчал. Он был уверен, что никаких замечаний и не делал.

Просто он любил, чтобы все было как следует. По правилам. Если постоянно следовать определенным правилам, можно в конце концов убедить себя, что живешь не зря.

— Данилов, купил бы ты себе солдатские башмаки в «Экко», — сказала Марта, глядя, как он обувается. — Ты что, в этих штиблетах в песок полезешь?

— Нет там никакого песка. Все уже построено, остались только отделочные работы. Ты сейчас все увидишь.

— А как это получилось, что тебе проект заказал Тимофей Кольцов?

Данилов распрямился, посмотрел на Марту и слегка улыбнулся.

— Я отличный архитектор. Да? Или нет?

— Д-да, — согласилась Марта с запинкой.

— Я профессионал и давно работаю. Его помощник позвонил мне, приехал и посмотрел мои дома. А потом перезвонила его жена. Катерина.

— Катерина? — переспросила Марта. — Что-то больно фамильярно, Данилов, особенно для тебя. Ты поосторожней, а то нежный муж закатает тебя в бетон и сбросит с Бруклинского моста.

— До Бруклина лететь далеко, — пробормотал Данилов.

— Ну, с Крымского.

На это Данилов ничего не ответил. Завязать с ним дискуссию было невозможно. Поругаться — никогда.

Он или замолкал, или отвечал с тихим и твердым терпением идиота.

Марта вздохнула. Его дубленка была ей не по росту и слишком широка, зато внутри она приятно пахла Даниловым — одеколоном, сигаретами и машиной.

Может, все-таки стоило вчера повеситься? Впрочем, сегодня тоже еще не поздно.

Снег все летел. В сыром и остром воздухе летела мелкая жесткая крупа, секла крыши машин, рассыпалась крохотными белыми шариками.

— Люблю ноябрь, — по дороге к машине сказала Марта, отчетливо клацая зубами, — лучше ничего не придумаешь. А, Данилов?

— Что?

— Ты любишь ноябрь?

Данилов подумал.

— Не особенно.

— А я — особенно! — объявила Марта и сунула замерзшую руку в его карман. В кармане было тепло и сухо, и совсем рядом было бедро Данилова. — Нет ничего лучше, чем двадцать четыре часа в сутки снег, холод и тьма.

Из сугроба, в который превратилась машина Данилова, выглядывали только колеса и два бампера — передний и задний.

— А где лопата, — спросила Марта и заглянула Данилову за спину, как будто в надежде увидеть там лопату, — или чем мы ее откапывать будем?

Данилов нажал кнопку на брелоке — сквозь снег желтым мигнули фары — и полез к водительской двери.

— Подожди, — велел он Марте, — постой там. Через некоторое время из-под снега раздалось негромкое, но бодрое урчание двигателя, откуда-то из района заднего бампера вырвалось облачко белого дыма, дернулись «дворники», обрушив снежные пласты с лобового стекла, и вдруг показались фары, как будто открылись глаза, и заднее стекло обнаружилось — машина старательно отряхивалась, как попавшая в лужу собака.

Марта полезла через сугроб, зачерпывая снег ботинками.