И если не считать, что время от времени у деревенских хозяек пропадали куры, они вели себя вполне мирно.
— До этого самого случая.
— Да, — мягко подтвердила она, — до этого случая.
И снова тишина. Зато на этот раз без всякого напряжения. Он был человеком, привыкшим к одиночеству. И впрямь, время от времени искал уединения, будто пытался установить в своей жизни некое равновесие, без которого ему никак не обойтись. Одной из причин, почему он избегал женского общества, была чрезмерная склонность женщин к пустой болтовне. Им всегда требовалось знать, что он думает в данный момент или чем он занят.
Но только не мистрис Сара Хаксли. Она просто сидела, потягивала чай и ждала, когда он снова заговорит. Ее лицо было совершенно спокойно. Фолкнер понятия не имел, какие мысли роятся у нее в голове. Это несколько раздражало его, даже — изрядно. Но он хорошо понимал, что неразумно сейчас поддаваться чувствам. Он поставил чашку.
— Но если цыган убили не свои, на кого падают ваши подозрения, мистрис Хаксли?
— Понятия не имею.
— Но должно же быть у вас какое-то мнение на сей счет, какое-нибудь предположение.
— Прохожий, бродяга, кто угодно…
Фолкнер фыркнул. Неужели она, впрямь, полагает, что он поверит в такую бессмыслицу?
— Некий сумасшедший убийца, который случайно забрел в Эйвбери, положил глаз на двух цыган. И ему взбрело в голову отправить их в мир иной?
— В противном случае кто-то из местных. Но я знаю большинство деревенских обитателей всю свою жизнь. Уму непостижимо, чтобы среди них оказался убийца.
Фолкнер еще не наелся. От разговора с ней, от одного ее присутствия, у него разыгрался аппетит. Его рука снова потянулась за сандвичем. Как и ее. Их пальцы соприкоснулись. Они резко отдернули руки. Сара плотно сжала губы. Фолкнер пристально взглянул ей в глаза. Вот оно снова, то странное ощущение, которое он пережил у ручья. Правда, сейчас оно было несколько приглушеннее. Зато таким же самым. Ошибиться было невозможно.
— Извините, — он не знал сам, за что просит прощения. Она кивнула, но не решилась посмотреть на него. Щеки у нее пылали. Словно алые розы, которые всегда цвели летом в саду его матери.
— Вы говорите, что знаете большинство здешних жителей. А кто недавно переехал сюда?
— Считанные единицы. Священник, маркиз с семьей, два лавочника. Вот, пожалуй, и все. Это тихое место.
— Уже заметил. Прекрасно. А теперь расскажите мне о руинах.
Она быстро взглянула на него. На мгновение их взгляды встретились. Ему показалось, что кто-то резко опустил между ними занавес. Но в краткое мгновение Фолкнер успел почувствовать в этой женщине такой проницательный ум, что это совершенно озадачило и ошеломило его. Он знал по собственному опыту, что женщины ужасные ветреницы или же искусно притворяются таковыми. Фолкнер никак не мог припомнить, чтобы его так взбудоражила работа ума, не столь отличного от его собственного.
— Но зачем? — настойчиво спросила она, точно так же, как сделал бы он, окажись на ее месте.
Он пожал плечами, не зная, что ответить. Он слишком был занят мыслями о том, что эта женщина, возбуждающая в нем столь необъяснимое желание, эта независимая, хладнокровная самка, была обладательницей ума, до поразительности равного его собственному.
— Именно ради них и приехал сюда сэр Исаак, — нашелся он, — А я оказался здесь ради сэра Исаака. Поэтому руины интересуют и меня. Что они из себя представляют?
— Большей частью это — вертикально стоящие камни. Сэр Исаак говорит, что их поставили друиды.
Что-то здесь не устраивало ее, хотя он не мог определить, что именно. Так сказал сэр Исаак. |