Изменить размер шрифта - +

Ответ пришел почти сразу.

Почему?

Не ответив, я убрал телефон. Просто ответа у меня не было.

 

 

 

ГЛАВА 7

 

 

 

 

Макс

 

Сайлас вновь отвернулся от меня. Второй раз за два дня.

«Это называется намек. Пора бы понять».

Я шел обедать, когда услышал звуки пианино. Музыка казалась навязчивой, но мелодичной. Она звучала в одной из десятка гостиных, имевшихся в поместье Марша. Сперва я решил, что слышу аудиозапись пианиста профессионала. И с трудом поверил глазам, когда, выглянув из за угла, увидел сидящего за пианино Сайласа. И дважды моргнул: парень выглядел совсем иначе. Музыка смягчила черты бесстрастно совершенного лица, а изящные руки с длинными пальцами струились по клавишам, как вода.

Наверное, стоило тихо уйти. Но меня всегда восхищали людские способности виртуозно играть на музыкальных инструментах. Надо быть гением, считал я, чтобы так легко говорить на языке музыки.

Я глаз не мог отвести.

И не стоило меня в этом винить. Я дразнил его полубогом, но, черт возьми, Сайлас Марш и в самом деле был потрясающе красив. Подобные парни встречаются лишь в журналах, рекламируя дорогущие автомобили, одежду и парфюм.

К тому же в нем чувствовался ум. И талант. Он даже умел шутить, когда хотел. Но во всем этом ощущалось нечто ледяное. Как только я решил, что мы стали на шаг ближе, он резко отстранился, бездушный, как всегда. Почему меня это взволновало? Я напоминал себе малыша, который то и дело кладет руку на плиту, надеясь, что в этот раз она не обожжется.

«Я не обжегся. Лишь замерз».

Мое дежурство на следующий день начиналось только в три часа дня. И я решил выбраться в город. Нужно прикупить одежды, может, прихватить книжку…

«И вдруг я хоть ненадолго смогу перестать думать о Сайласе».

Проведя много лет за разговорами о наркозависимости на оздоровительных собраниях, я понял: не смогу почувствовать, что и в самом деле честен в отношении чего либо, пока не расскажу кому нибудь об этом. Так что я принял душ, надел обычную форму – джинсы, футболку, кожаную куртку. И прежде чем выйти, я позвонил Дарлин.

В Сан Франциско я стал наставником жизнерадостной танцовщицы, избавлявшейся от пристрастия к наркотикам. По крайней мере, так предполагалось. Но Дарлин Монтгомери невозможно было не любить, и наши отношения мгновенно переросли в глубокую дружбу.

– Максимилиан! – воскликнула она, ответив после первого же звонка. – Я так счастлива слышать твой голос. Точнее, буду, как только ты что нибудь скажешь.

Я рассмеялся.

– Привет, Дар. Как дела?

– Просто класс, – проговорила она. – А ты чем занимаешься?

– Меряю шагами комнату в огромном особняке, переживаю жизненный кризис. Все как обычно.

– Черт, звучит серьезно.

– Сначала расскажи о себе.

Несколько минут мы проболтали о последнем танцевальном концерте и о том, что она до сих пор в завязке, хотя прошло уже два года.

– Я так тобой горжусь, – признался я.

– Ну, ты в этом сыграл не последнюю роль, – напомнила Дарлин. – Порой, если денек выдается и правда паршивым, я просто вспоминаю, как ты ждал меня на автобусной станции в тот день, когда я приехала в Сан Франциско. И мне сразу становится легче.

– Спасибо, Дарлин, – пробормотал я и часто заморгал. – Мне нужно было это услышать.

– Что случилось? – спросила она, и в голосе ее послышалось беспокойство. – И что за кризис? Ты в порядке? Проблемы с мальчиком?

– Ну, не совсем. Что то вроде. Да.

– Выкладывай.

Я прислонился к окну и бросил взгляд вниз, на сад, что в сияющем свете солнца казался бело зеленым.

Быстрый переход