Вслед за чудовищем, он перевел взгляд на книгу: от желтоватых истрепанных страниц исходило золотистое свечение.

17

Врата

Они были прекрасны – крошечные призраки, сотканные из света, – золотые, серебряные, фиолетовые, всевозможных оттенков. Они ослепляли. Глаза Тома инстинктивно сощурились, когда огоньки потоком устремились с открытых страниц пыльной книги, лежавшей на столе. Они взлетели высоко в воздух, яркие, как ночная звезда – нет, гораздо ярче, – и закружились вокруг лампы на потолке слепящей каруселью.

Все в комнате замерли, наблюдая за диковинным зрелищем. Том – с отвисшей челюстью, забыв на минуту страх. Суккуб пялился тусклыми глазами, его темное тело вздрагивало. Странное, худое, без морщин лицо маленького человечка – эльфа или домового? – сияло от счастья.

Потолок светился, в более мягких тонах отражая порхавшие огоньки, поэтому туда было гораздо легче смотреть: цвета казались более разнообразными, но приглушенными – здесь преобладали зеленые, синие и мягкие оттенки красного. Том понимал, что это те же существа, которых он видел в первый день своего возвращения в Малый Брейкен, когда шел через лес. И в следующую ночь, из окна спальни. И, конечно, когда подсматривал за обнаженной девушкой в лесу. И Том знал, что это за огоньки, хотя его ум еще не был готов к тому, чтобы обозначить их словом.

Знакомое посвистывание прервало повисшую в кухне тишину, можно было различить высокие ноты флейты, арфы, нежное позвякивание отдаленных колокольчиков... Огоньки увеличивались прямо у него на глазах, так что он мог разглядеть трепещущие шелковые крылья внутри их ореола, такие тонкие, что они казались почти невидимыми. А затем – крошечные живые тела, многие обнажены, на других тонкие, как дымка, хитоны, столь же откровенные, как и нагота. Крошечные, однако полностью оформленные головки: глазки, маленькие носики, ротики, крохотные заостренные ушки. У большинства, но отнюдь не у всех, были длинные развевающиеся волосы, темные, белокурые, золотистые. Они взвивались вверх и ныряли вниз, а их голоса, казалось, звучали в отдалении, как будто они находились не в этой комнате, не в этом мире. Теперь глаза Тома тоже засияли, но не отраженным светом, нет, они сияли при виде чуда, а сердце дрожало от настоящего благоговения.

Феи.

Невозможно было больше отрицать, что волшебные сказки, песни, стихи, передаваемые от поколения к поколению, рассчитанные на детей, чьи умы и сердца открыты, основывались на некоей древней истине. Эти истории рассказывала ему мать, когда он лежал в кровати или сидел у нее на коленях. Дитя, которое верило в сказки о феях, понимало их смысл, заключавшийся в постоянной борьбе добра и зла, грешного и праведного, – он также знал, что мир принадлежит не только людям. Но было и что‑то еще, чего он не мог припомнить, возможно, знание, которое постепенно оставляет детей – нет, оно уходит, когда ребенок переступает некую определенную черту.

Феи.

Неправдоподобно. Невероятно.

И все‑таки это были они. Чудесные создания продолжали вылетать из книги, заполняя кухню сиянием и звуками, опровергая все, чему научил его жизненный опыт, противореча законам природы, здравому смыслу и отрицая любую житейскую мудрость.

Потрясенный этим чудом, Том почти забыл огромное неуклюжее чудище, усевшееся на столе, и только его злобное рычание напомнило о прежней опасности. Запуганный вначале волшебной воздушной армией, суккуб теперь демонстрировал ярость. Он поднял одну из своих мощных лап, замахиваясь на них, ряды зазубренных зубов заскрипели, слюна полетела во все стороны. Рычание перешло в рев, от этого звука задребезжала посуда в шкафу и зазвенели оконные стекла.

Том шарахнулся назад от стола, ударившись о край раковины. В руке он по‑прежнему держал кубок.

Тварь завизжала, когда самое большое из летающих созданий, обнаженная фея с крошечной грудью и крыльями вдвое больше ее самой, спикировав с потолка, высыпала ему на голову что‑то похожее на серебряный порошок.