— Хотелось бы знать, кого вы имели в виду под «беднягой»? — спросил я.

Она подняла на меня глаза.

— Ну, разумеется, женщину, писавшую эти письма, разумеется, ее.

— Не думаю, чтобы ее можно было считать такой уж бедняжкой, — сказал я строго. — Уж ей-то я не стал бы сочувствовать.

Миссис Калтроп наклонилась вперед и положила мне руку на колено.

— Как же вы не понимаете.., не можете этого себе представить? Попробуйте хотя бы. Подумайте, каким отчаянно, невыносимо несчастным должен быть человек, который садится и начинает писать такие вещи. Каким одиноким, отрезанным от всех остальных людей! Он ведь насквозь отравлен потоком яда, текущим из него! Потому-то меня так и мучит совесть. Здесь в городке есть несчастный человек, погруженный в самую бездну отчаяния, а мы

Не подозреваем об этом. А я должна была бы знать! Активно тут не вмешаешься, я никогда этого не делаю. Но это чувство черного отчаяния в душе! Словно рука, охваченная гангреной, вся черная и отекшая! Если б можно было разрезать ее и дать вытечь гною, яд вышел бы и не повредил. Да, это и впрямь бедняга.

Она встала, собираясь уходить.

Особенного желания соглашаться с нею у меня не было. Я не чувствовал ни малейшей симпатии к автору анонимок, кем бы там он ни был. Тем не менее я спросил с любопытством:

— А вы, миссис Калтроп, имеете хоть малейшее понятие, кто бы это мог быть?

Она подняла на меня красивые, полные растерянности глаза.

— Да, догадываюсь. Но ведь я могу и ошибаться, правда?

Она быстро вышла, но тут же сунула снова голову в дверь и спросила:

— Мистер Бертон, скажите пожалуйста, почему вы не женаты?

Со стороны любого другого это было бы дерзостью, но по миссис Калтроп было видно, что ей эта мысль только что пришла в голову и она действительно хочет это знать.

— Предположим, — ответил я насмешливо, — что я так и не встретил ту, настоящую.

— Предположим, — возразила миссис Калтроп, — хоть это и не слишком хороший ответ, потому что множество мужчин женаты несмотря на то, что они явно не встретили ту, настоящую.

После этого она ушла уже по-настоящему.

— Знаешь, мне кажется, что у нее не все дома, — сказала Джоан. — Но мне она нравится. В городке люди побаиваются ее.

— Я и сам побаиваюсь.

— Потому что никогда не знаешь, что она сделает в следующий момент?

— Да. А ее суждения отличаются непредвзятостью и остроумием!

— Ты тоже думаешь, — медленно проговорила Джоан, — что человек, писавший эти письма, страшно несчастен?

— Понятия не имею, что думает или чувствует это проклятое чудовище. И меня это мало интересует. Мне жаль жертв.

Сейчас мне кажется странным, что во всех своих замечаниях о душевном состоянии и побуждениях автора анонимок мы забывали о самом очевидном из них. Гриффит представлял себе человека, упивающегося сделанным им. Я в душе видел кого-то, преследуемого угрызениями совести и напуганного тем, что он наделал. Миссис Калтроп видела страдающее существо.

Мы не принимали, однако, во внимание очевидную и неизбежную реакцию на происшедшее — или, если уж быть совершенно точным, я ее не принимал во внимание. Этой реакцией был страх.

Смерть миссис Симмингтон перевела письма совсем в другую категорию. Не знаю, как на это смотрит закон — это мог бы, наверное, сказать Симмингтон — но ясно, что, если одно из писем стало причиной смерти, их автор оказался в гораздо более серьезном положении. Теперь уже безнадежно было бы пытаться выдать все за простую шутку. За дело взялась полиция, пригласили эксперта из Скотланд Ярда.