— Рада это слышать, — сказала Белла. — У меня совсем другие виды на будущее, зачем же вам портить свою жизнь?

— Мне портить жизнь? — воскликнул секретарь. — Мою жизнь? — Белла подметила странный тон, которым он произнес эти слова, и не менее странную улыбку. Под ее взглядом улыбка эта исчезла. — Простите меня, мисс Уилфер, продолжал он, глядя ей в глаза, — но у вас, несомненно, есть основания, чтобы так жестоко упрекать меня, а я их не знаю. Отсутствие великодушия и честности? В чем же оно сказывается?

— Я не желаю отвечать на такие вопросы, — проговорила Белла, надменно опуская глаза.

— Я не стал бы задавать их, но вы сами вынуждаете меня к этому. Пожалейте меня, ответьте… Ответьте, хотя бы из чувства справедливости.

— Ах, сэр! — после минутного колебания сказала Белла, снова глядя на него. — Разве это великодушно и честно — использовать против меня власть, которую вам дает благосклонность мистера и миссис Боффин и ваше уменье вести их дела!

— Использовать власть против вас?

— Разве это великодушно и честно — клонить все к тому, чтобы подкрепить их одобрением свое искательство, которое, как вы уже знаете, мне не нравится и которое я решительно отвергаю!

Покойный Джон Гармон мог бы многое вытерпеть, но такое подозрение ранило бы его в самое сердце.

— Я не знаю, так ли это на самом деле, надеюсь, что нет, — но разве было великодушно и честно поступать на должность секретаря, предвидя заранее, что я буду жить здесь и невыгодой моего положения можно будет воспользоваться!

— Воспользоваться низко, жестоко, — сказал секретарь.

— Да, — подтвердила Белла.

Минуту секретарь молчал, потом заговорил снова:

— Вы ошибаетесь, мисс Уилфер. Если б вы знали, как вы ошибаетесь! Впрочем, вашей вины тут нет. Я, может быть, и заслуживаю лучшего отношения к себе, но почему, — вам этого не дано знать.

— А вам, сэр, — возразила ему Белла, снова преисполняясь негодования, — вам дано знать, почему и как я очутилась здесь. Говорят, будто вы знаете чуть ли не наизусть каждую строку и букву этого завещания и вообще все дела мистера Боффина. Так неужели же вам недостаточно того, что меня оставили кому-то в наследство точно лошадь, собаку или птицу! Неужели вы тоже решили распоряжаться мною и строите какие-то планы на мой счет, лишь только я перестала быть притчей во языцех и посмешищем для всего Лондона! Неужели мне суждено на веки вечные переходить из одних рук в другие!

— Вы не правы, мисс Уилфер, — сказал секретарь. — Если бы вы знали, как вы не правы!

— Я с радостью убедилась бы в своей неправоте, — ответила Белла.

— Вряд ли это когда-нибудь случится. Прощайте. Я, разумеется, постараюсь, чтобы мистер и миссис Боффин ничего не узнали о нашем объяснении. С тем, в чем вы меня упрекаете, покончено навсегда, можете быть уверены в этом.

— Тогда я рада, что высказалась, мистер Роксмит. Это было трудно, мучительно трудно, но это следовало сделать. Если я вас обидела, простите меня. Я неопытна в жизненных делах, немного избалована, иной раз бываю взбалмошна, но я совсем не такая дурная, как кажется некоторым, в том числе и вам.

Секретарь вышел из гостиной, после того как Белла, с присущим ей своенравием и непоследовательностью, снизошла до такого признания. Оставшись одна, она откинулась на диванные подушки и воскликнула:

— Кто бы мог подозревать, что в обворожительной женщине сидит такой дракон! — Потом поднялась, бросила на себя взгляд в зеркало и сказала, обращаясь к своему отражению: — Ну, чего же ты надулась, дурочка! — потом быстро прошлась по комнате и вздохнула: — Ах, если бы папа был здесь, мы бы с ним поговорили о браках по расчету! Но, слава богу, его нет, а то я растрепала бы ему волосы, бедняжке! — А потом она откинула в сторону свое вышивание, швырнула следом за ним книгу, села на диван, запела какую-то песенку, сфальшивила на первых же нотах и окончательно не сладила с ней.