– Нас пару месяцев не было, поэтому только правильно и справедливо, чтобы мы навестили твоих родственников и тому подобное. Им захочется нас повидать, чтоб сказать, как мы выглядим, и все выслушать про наш отдых.

– Они только будут завидовать, – говорю я. На самом деле это было типично для Говарда. Когда он хотел, бывал страшно заботливым. А потом меня поразила одна странная вещь, то, что он не сказал, что нам надо поехать и повидать его тетку, которая все так же лежала в больнице, хотя это было довольно-таки далеко, может быть, он к ней как-нибудь сам по себе съездит. Поэтому я надела свою норку, мы пошли, сели в автобус и поехали повидать маму и папу. Они немножечко удивились, увидев нас, но очень обрадовались, хоть и было субботнее утро, мама чуточку убирала, папа как бы чинил радио. Им хотелось все выслушать, и очень было интересно. Оба они тоже хорошо выглядели, и холодильником были довольны, купленным на деньги Говарда. Они нас умоляли остаться обедать, сказали, – по крайней мере, это мама сказала, – что у них всего-навсего чуточка тушеной говядины, но они нас от души приглашают. Говард сказал:

– Ничего в мире мне так не хотелось бы, как чуточки вашей тушеной говядины. После всей той разукрашенной требухи, которую мы ели в поездке, это было бы настоящее угощение.

– Требухи, говоришь? – сказал папа, вытащив изо рта свой «Вудбайн». – Ты что, требуху ел в чужих странах, а?

– Просто так говорится, – сказал Говард. – Надо бы на самом деле сказать дряни, потому что на самом деле многое было просто кучей разукрашенной белиберды, не стоившей и сотой доли того, что мы за нее платили.

– Ох, Говард, – говорю я, – мы ели очень милую курицу в том самом месте в Чикаго, прямо за Стейт-стрит, ты же помнишь.

Было очень странно – я чуть не хихикнула – думать, что я вот так вот рассуждаю про то, что мы ели в Чикаго, и тому подобное. Странно, что мы вот так вот ездили по всей Америке.

– Значит, до Филадельфии вы не доехали, – сказал мой дорогой папа. – Там обосновался кузен тетки Эдит и, говорят, хорошо успевает в политике. Ясно? – Было как бы ясно, мы вот тут рассуждаем о заграничной Америке, а на самом деле это место, куда уехал кузен тетки Эдит (Эдит, кстати, тетка нам только по мужу) и где он обосновался. Вообще не заграница. Впрочем, по моему мнению, больше совсем нет такого места, как заграница. Марс – заграница, Сатурн, и Луна, и так далее, но на Земле ни одно место по-настоящему не заграница. Мы это как бы проверили.

Ну, съели мы на обед по чуточке маминой милой тушеной говядины, у папы в холодильнике было пиво в банках, потом съели мороженое, поделили семейный брикет, и все было очень мило. Потом Говард сказал:

– Ну, теперь мы пойдем навестить Миртл и Майкла.

А папа сказал:

– Ох, Майкла дома не бывает в субботу после обеда. Он в последнее время стал заядлым болельщиком «Юнайтед», а они нынче дома играют. Хотя Миртл, скорей всего, будет.

– Прелесть шуба, – сказала мама, поглаживая мою норку, когда я ее надела. – Должно быть, она вам обошлась в несколько сотен. – Бедная мама. Потом Говард пожал руку папе, очень нежно поцеловал маму и сказал:

– Благослови Бог вас обоих. – Он бывал очень милым, как я уже говорила. И мы пошли с визитом к нашей Миртл.

Жила-была юная леди по имени Миртл, и влюбилась она в черепаху. Наша Миртл всегда очень бесилась, когда ей это цитировали. Автобуса пришлось немножечко обождать, было по-настоящему холодно, но в Брадкастере не найдешь разъезжающих кругом такси. Хотя, поджидая автобус и сев в него среди немалого числа людей, можно было получше продемонстрировать норку; я видела, как очень многие по обычаю ее окидывают пристальным взглядом.