Кобуру со своим «ТТ» я сунул в найденный за печкой мешок с заплечными ремнями. Туда же отправились горбушка хлеба и небольшой шмат сала – всё, что осталось. Прежде чем покинуть деревню, надо будет хорошенько обыскать эту хату и особенно ту, где проживали полицаи. Думаю, я изрядно обогащусь средствами выживания на оккупированной территории. Это я не только про оружие, но и про продовольствие. Финку сунул в сапог, ножницы тоже не забыл, убрав их в мешок, прежде завернув в запасные портянки.

Оставив убитых в доме, я накинул на себя высохшую плащ–палатку, надев сверху капюшон – на улице снова заморосил весенний дождик – направился по улице на другую сторону деревни, внимательно разглядывая хаты и особенно бани. Как ни странно, но на улице всё так же отсутствовали жители. Заметив, что из трубы одной из бань поднимается тепло – там свет преломлялся, это было видно, – я открыл калитку и громко крикнул–спросил:

— Хозяева! Есть кто дома?

Эти территории были оккупированы, и для меня уже всё казалось опасным, поэтому, несмотря на висевшее на плече оружие, я держал в руке перезаряженный «наган», укрыв его полой плащ–палатки. В окне мелькнуло бледное старческое лицо, хозяйка с близоруким прищуром посмотрела на меня, после чего исчезла. Через пару секунд скрипнула входная дверь, и оттуда зашипели, стараясь не повышать голос:

— Уходи, полицаи тут, они всех хватают, потом немцам отдают.

«Смотри‑ка, разглядела!» – с весельем подумал я.

— А сколько их? – на всякий случай спросил я.

— Трое бандитов да мать одного. Совсем извела карга нас, житья не даёт.

— Тогда всё в порядке, бабушка. Померли они.

— Как так? – спросила бабушка и вышла на крыльцо, больше не прячась за дверью. Теперь я смог её разглядеть. Хотя смотреть там было не на что, обычная старушка в чёрном платке и старой серой одежде с когда‑то белым передником.

— Побил я их. В хате у Ирины Васильевны лежат. Я что к вам зашёл, у вас банька натоплена… Разрешите воспользоваться? – Конечно–конечно, – засуетилась старушка. – Сейчас я её подтоплю.

— У меня ещё одна просьба. Вы не подскажете, в каком доме жили немецкие приспешники и где содержат пленного лётчика?

— Ванька! – вдруг закричала старушка. – Ванька! Подь сюды!

В хате что‑то упало, и через несколько секунд на пороге появился паренёк лет шестнадцати–семнадцати на вид.

— От этих прячу. Увезти его хотели, – пояснила мне старушка и тут же скомандовала пареньку: – Помоги командиру.

— Хорошо, бабушка, – кивнул тот. – Пойдемте, товарищ капитан.

— Старший лейтенант. Это не мой френч, – поправил я его, а когда мы отошли от дома, спросил: – Как бабку‑то зовут?

— Глафира Ивановна. А меня Иваном Ранет. Курсант артиллерийской школы Иван Ранет, – вдруг вытянувшись сообщил паренёк. – Товарищ старший лейтенант, заберите меня с собой. Я хорошо стреляю.

— А бабушка? Как ты вообще тут оказался?

— Эшелон, на котором нашу школу эвакуировали, разбомбило. Меня контузило и в ногу ранило осколком, когда лечился в госпитале, попал в окружение. Недалеко отсюда. Вот и добрался. Трудно было с раненой ногой‑то, но смог, подвозили на телегах… А бабушка поймёт. Она у меня, вон, видели, какая? Бригадиром была. Только этих боялась, они ведь, как бандиты, во всё стреляли. Вечером и ночью запрещали выходить из домов. Троих убили. Деда тоже, вот бабушка и боится за меня… А я всё равно к фронту уйду. Два месяца уже ночами хожу, ногу разрабатываю. Я и форму сохранил, до бабушки в гражданской добирался, тогда тут везде немцы были.