* * *

Джейсон

В ее глазах была такая мука и боль, а голос пропитан отчаяньем, что я растерялся, не зная, что еще могу сказать или сделать. Мне казалось, что близкие отношения между нами могут стать тем мостиком, на котором мы построим заново все остальное. Может быть, я ошибся, и мне не стоило так спешить. Или дело не в этом. Я вспомнил, как она закричала там, на крыше, когда я схватил ее за руку. Паника и страх были в ее глазах. Она боялась меня, но сейчас — нет. И все-таки Лекси не позволит мне большего. Не подпустит. Она не верит, и имеет на это право. Между нами пропасть, призраки, с которыми я не могу бороться.

— Скажи, что я сделал, — прошу я, облизав внезапно пересохшие губы. Не уверен, что она поймет, о чем именно я говорю. О тех пяти сутках, которые напрочь стерлись из моей памяти, замещенные другими воспоминаниями, жуткими, убивающими душу. Лекси изумленно смотрит на меня. Эти голубые озера глаз, все еще полные слез. Они такие кристально-чистые, невыносимо прекрасные и трогательно-беззащитные, не смотря на всю кажущуюся браваду. Не могу поверить, что вижу ее. Настоящую, живую, а не фантазию, не полустертый сон. Мне удалось почти стереть ее черты из своей памяти, но они навечно высечены в сердце. И я понимаю ее отчаянье. Я тоже не могу сопротивляться. Она и сама не знает, что держит меня за горло своими маленькими ручками. И всегда будет держать.

— Что ты сделал? — переспрашивает она, изгибая бровь. — У тебя амнезия, Джейсон? Или ты так много сделал, что спрашиваешь, какое из деяний мне понравилось больше? Успокою тебя — все было феерично, абсолютно все.

— Не говори так, словно у нас не было хороших моментов.

Лекси резко смеется, направляясь к барной стойке, разделяющей гостиную от кухонной зоны. Берет стакан и наливает себе… водку. Недоверчиво пробегаю по этикетке взглядом еще раз. Лекс делает большой глоток. Глотает, не морщась. Только щеки розовеют.

— Хорошие моменты, говоришь? — со звоном опуская стакан на столешницу, она проводит тыльной стороной ладони по губам, вытирая их. — Это какие, Джейсон? — прищурившись, холодно спрашивает она. — Когда ты трахал меня, не избивая при этом, впопыхах в каком-то туалете в клубе или дома, когда был слишком уставшим, чтобы развлекаться в свойственной тебе манере. Я должна была радоваться? Ценить? Знаешь, сколько времени с моего тела сходили следы от наших хороших моментов? А самый последний хороший момент помнишь? Как «тупая шлюха» валялась у тебя в ногах, а ты презрительно переворачивал ее кончиком своего начищенного ботинка, проверяя, не подохла ли? А как душил меня со слезами на глазах? О, это было так сильно! Или, как связал меня и посадил на привязь, как собаку, которая должна была лизать воду с пола, потому что из бутылки пить не могла, нечем было взять.

Это было тяжело и больно. Я слушал ее обвинения, не в силах опровергнуть, найти оправдания. Да я и не искал. Нельзя исправить то, что уже сделано. Но у нас есть настоящее, которое только в наших руках.

— Лекс, я был не в себе. Я же сказал… — говорю я, убирая руки в карманы. Лекс презрительно фыркает, наливая себе еще. Она не умеет пить, и я волнуюсь, но не решаюсь остановить ее.

— Не в себе. Так просто. — В ее взгляде, обращенном на меня, горечь и безнадежная тоска. — Так просто, Джейсон. Ты убивал меня, черт бы тебя побрал. Ты это делал. А сейчас приходишь и чего-то хочешь от меня. Разве ты не получил сполна?

— Я думал, что ты предала меня. — произношу я, глядя прямо в голубую бездну боли и отчаянья. Ее лицо бледнеет, потом искажается от злости.