Мы падали в пропасть и поднимались к звездам. Как в песне. Как в его музыке, от которой хочется плакать.

Я никогда не смогу его забыть. И уже не хочу.

Он давно все решил за нас. Мой Бог. Мое все. Он обещал.

Он сделал. Как всегда, непостижимо, дико…

Я встаю с кровати, набрасывая на плечи тонкий, полупрозрачный, цветастый пеньюар, купленный на местном рынке за смешные деньги. Мне редко удается проснуться рядом с Джейсоном. Он уходит задолго до рассвета, чтобы играть свои надрывные или неистовые мелодии, от которых или замирает сердце, или стынет кровь. Крайности. С ним не бывает иначе. Но мне хорошо, удивительно хорошо. Мое тело больше не отторгает его болезненную страсть. Напротив, ликует и радуется, принимая все, что он мне дает. Даже если это заставляет меня кричать от боли, потому что потом его губы, пальцы, тихий убаюкивающий голос потушат слезы, рассеют боль, вознесут к вершинам, позволив забыть обо всем. Забыть обо всем… Я под гипнозом, под кайфом.

Увидев меня в проеме, Джейсон опускает скрипку на столик возле распахнутого окна. Утренний, еще свежий ветер врывается в крошечную комнату, играя с занавесками. Они прячут от меня Джейсона, врезаясь в него, обволакивая…

Он убирает руки в низко посаженные домашние брюки, на босых ногах дешевые сланцы, которые мы покупали там же, где и мой пеньюар. Джейсон загорел и зарос щетиной, но ему идет, придает его облику еще более суровый вид. Дикий. Сексуальный. Безумный Джейсон. Невероятно талантливый Джейсон. Боги вложили в него так много, подарив миру, как чудо, как благо, но мир жесток и безжалостен ко всему прекрасному… переломанная душа так и не срослась правильно. Теперь я понимаю. Я хочу быть способной склеить осколки, но для этого нужно совершить невозможное.

Я смотрю заживающий шрам на его груди. Он выглядит гораздо лучше, чем в тот день, когда темнокожий доктор заново штопал его прямо при мне… Наши шрамы на самом деле куда глубже и не заживут никогда. Мы столько времени убивали друг друга.

Зачем?

Наверное, он хотел, чтобы я приняла его таким, какой он есть. Но я не хотела… Мне, как наивной девочке, которая верила в сказки и романтические истории, непременно нужно было изменить его.

Если бы это случилось, мы потеряли бы все, что имеем сегодня.

Я помню свой страх, свое полное сокрушительное отчаянье, когда я увидела его спустя три года, которые он провел в Тибете. Цельный, уравновешенный, равнодушный, спокойный, чужой.

Не мой.

Хватит играть в наивность.

Я люблю его безумие.

Может быть, он заставил меня поверить в это. Я сдалась, я не была сильной, не была умной.

Черт, я вообще не знаю, что он во мне нашел.

И когда мы смотрим друг на друга, в тишине, нарушаемой хлопаньем ставней о раму и шелестом занавесок, в моей голове все еще звучит музыка, которую он играл. Это то, что я называю ментальной связью.

– Такая печальная мелодия, Джейсон. Что тревожит тебя? – спрашиваю я, обхватывая себя руками. Доминник смотрит на меня исподлобья. В его выразительных глазах нечитаемое выражение.

– Ты, детка. Ты тревожишь меня, – произносит он без тени улыбки.

Я делаю шаг вперед и в нерешительности замираю. Отчасти я знаю, почему он такой.

Вчера после того, как наступила на очередную ползучую тварь, я устроила истерику, заявив, что, если он не отправит меня домой сейчас же, я утоплюсь в океане. Конечно, Джейсон не оценил порыва. Его методы укрощать строптивую не требуют комментариев. Я опускаю взгляд на синяки на своих запястьях. Он привязал меня к кровати и пытал несколько часов, прежде чем трахнуть настолько неистово, что все мои кости и мышцы ноют так, что мне больно стоять.

– Почему ты не можешь быть счастлива здесь? Со мной? Чего еще ты хочешь, Александра? – Он приподнял голову, шумно втягивая воздух.