Глава 4

В Ладоге появление Хрёрека с дружиной вызвало всеобщее удивление: в тяжкую пору распутья, когда ни плыть, ни ехать, в начале зимы, когда самый отчаянный морской конунг уже находит место для зимовки в теплом доме, гостей никто не ждал. Доброня намекнул отцу, что к ним пожаловали дядя и двоюродный брат его внука, и Домагостю пришлось задуматься, куда их девать. Пока гостиный двор еще свободен, но вот-вот нагрянет все сродье, приглашенное на имянаречение другого внука, и что делать тогда?

Люди Хрёрека переносили свои скудные пожитки из лодок, в которых переезжали через Волхов. Ладожане, свободные от работы, сбежались было на них поглядеть, но быстро разочаровались. Приезжие явно не привезли с собой товаров, судя по убогости поклажи, сами были одеты бедно, так и чем любоваться? Эка невидаль — варяги! Обычные люди, усталые и продрогшие.

Толпа расходилась, и лишь один человек при виде гостей испытал настоящее потрясение.

— Отец мой!

Священник застыл на месте, а потом в удивлении обернулся. Его окликнул дрожащий женский голос, произнесший несколько слов на ирландском наречии. Монах был уверен, что ему послышалось. Но нет. В двух шагах от него стояла молодая женщина, скорее даже девушка. Волосы ее были по местному обычаю заплетены в косу, одеждой служили нижняя рубаха из льна и верхняя из толстой шерсти, с накидкой из черной овчины. Загрубелые руки и бедный наряд говорили о том, что это служанка. Рядом с ней на земле стояло ведро с водой и лежало некое приспособление, изогнутый кусок дерева — непонятно для чего. Второе ведро валялось опрокинутым, лужа растеклась к ее башмакам из простой некрашеной кожи.

Единственное, что отличало ее от прочих варварских женщин, был бронзовый крест ирландской работы на груди. И еще глаза, по цвету схожие со спелым желудем, не встречающиеся среди славов, смотрели на него с горячим волнением и надеждой.

— Это ты звала меня… дочь моя? — Отец Брендан еще раз скользнул глазами по кресту на ее груди.

— Да, отец мой.

— Ты говоришь по-ирландски?

— Я и есть ирландка, отец мой, я родом из Коннахта. Прошу тебя именем милосердного Бога, удели мне немного времени. Я хочу попросить тебя об исповеди. Вот уже третий год как я не исповедовалась, и это тем более обременяет меня, что до того, как попасть сюда, я была монахиней.

— Монахиней? — Брови отца Брендана уползли чуть ли не на середину тонзуры, унаследованной священниками Эринна от древних друидов, — по ней-то девушка сразу угадала в нем соотечественника.

— Да. С юных лет я была посвящена Богу и шесть лет прожила в монастыре Святой Бригиты в Уайне-Теллах. Более двух лет назад язычники-лохлинны разорили монастырь, часть монахинь убили, в том числе и нашу мать настоятельницу, а меня и многих моих сестер увезли и продали в рабство. Я попала в эту языческую страну и уже четвертый год живу здесь совершенно одна среди варваров… — Ее губы задрожали, на глазах показались слезы. — О отец, вы первый Божий человек, которого я вижу здесь за это время! Значит, Господь меня не оставил!

Слезы потекли по ее лицу; она вдруг упала на колени, схватила руку отца Брендана и припала к ней, как к долгожданному средству спасения.

— А ты думала, что Господь тебя оставил? — с ласковым укором ответил аббат. — Вот я уже вижу грех, который тебе нужно исповедать, дочь моя. Другие Христовы люди попадали в более затруднительное положение, но не впадали в отчаяние. Тем более в последние годы, когда Господь испытывает нас постоянными набегами лохлиннов, и многие поистине святые люди, мужи и жены, стали жертвами, будто агнцы на алтаре кровожадности варваров.