— А ну, живо все дрова искать! — гаркнул Велем, и те аж подпрыгнули. — Огонь на сопках, никак русь идет!

Не понимая, правда ли это или он так страшно шутит, чтобы их напугать, младшие загомонили, девчонки завизжали. А Велем распоряжался:

— Витошка, дуй к отцам, скажи, что на курганах огонь! А всем хворост искать, траву сухую, ветки, кусты! И скажи, чтобы отцы сюда бежали да взяли у кого что есть — кусты рубить. Девчонки, к берегу — там всякого добра волной выносит, найдете корягу какую, сюда волоките, только чтоб не очень мокрая.

Отрок умчался к курганам, и вскоре все старшие гурьбой повалили к Любошину. Увидев огонь, женщины запричитали, как недавно причитали по умершим. Мужики взяли топоры и ножи, у кого что оказалось под рукой, и кинулись рубить кусты. Первым делом нужно было предупредить Ладогу — и вскоре на той самой площадке у края вала, где сто лет назад такой же костер раскладывали их неведомые пращуры, снова запылало пламя.

Через какое-то время на Дивинце, на другом берегу, тоже вспыхнул огонь.

— Все! — Велем, усталый, закопченный, взмокший, вытер лоб рукавом нарядной «поминальной» рубахи и махнул рукой запыхавшимся родичам. — Бросай корягу, вуй Свеньша. Вон, на Дивинце горит. Отец теперь знает. Пора и нам восвояси грести.

Глава 3

Когда, переправившись через Волхов, они вернулись домой, Ладога, несмотря на позднее время, был полна огней и голосов. Костер на Дивинце все пылал, оповещая округу о возможной опасности. Домагостя не было дома, но его старший сын, Доброня, вышел навстречу родичам.

— Вы на Любше зажгли? — спросил он. — Ну, мы так и подумали. Отец людей собирает. Снаряжаться всем велел.

Старейшина Домагость, в мирные дни жрец Перуна, в случае войны становился воеводой. В последние годы люди нередко поговаривали, что не худо бы нанимать для охраны варягов, но семьдесят гривен в год, нужные для содержания хоть сколько-то достойной дружины на двух-трех кораблях, Ладога собрать не могла. Торговля теперь была совсем не та, что раньше. О прежних «жирных» временах рассказывали немногие уцелевшие старики, да еще клады серебряных шелягов, которые иногда кто-то где-то случайно находил. При руси, будь она неладна, меха и прочие товары отправляли на Волжский путь, далеко на Восток, а оттуда привозили серебряные шеляги, украшения, дорогие ткани, красивую посуду и прочее. Теперь ездить до козар стало некому — ни у кого не было столько людей и сил, чтобы одолеть тяготы долгого пути и при этом не потерять все, что имеешь.

Перед дверями Дивляна с Яромилой наткнулись на невестку, жену старшего брата Доброни. Она была чудинка, и звали ее Йоникайне, но в семье мужа это имя быстро переиначили в Никаню. Сам Домагость первую жену, Кеву, привез из чудинского поселка на реке Сяси, куда ездил за мехами. Тоже, кстати, на товар выменял, только не на ложку, а на десяток топоров. От нее родились четверо детей: Доброня, Братоня, Витошка и дочь Доброчеста. И уже после рождения двух старших сыновей Домагость взял в дом достойную его рода хозяйку — Милораду. Но и Кева без малого двадцать лет была ему верной подругой и помощницей, пока не умерла, не пережив шесть лет назад поздних родов. Прошлой зимой Доброня, взятый отцом в поездку, приглядел хорошенькую чудинскую девушку, и так она ему запала в сердце, что тут же ее и сосватали. «Внуки совсем чудины будут!» — смеялся Домагость. Теперь Никаня со дня на день ждала начала родов и сидела дома, чтобы кто из чужих не сглазил дитя. Два других старших Домагостева сына тоже не первый год уже как вошли в возраст женихов: в иные времена шестнадцатилетних сразу женили.