|
- Сдавайся! Но пан Скшетуский сдавался теперь разве что богу, ибо вдруг побледнел, зашатался и рухнул на дно лодки. - Прощай, батьку! - в отчаянии крикнул вахмистр. Но спустя мгновение тоже рухнул. Кишащая толпа вовсе покрыла собою чайки. Глава XI В хате войскового кантарея >(Примеч. автора.) в предместье Гасан Баша, в Сечи, за столом сидели два запорожца, подкрепляясь палянкой из проса, которую то и дело черпали из деревянной лоханки, стоявшей посреди стола. Один - старый, почти уже совсем дряхлый, был сам кантарей Фылып Захар, другой был Антон Татарчук, атаман чигиринского куреня, лет около сорока, высокий, сильный, с диким выражением лица и раскосыми татарскими глазами. Оба тихо, словно опасаясь, что их подслушают, разговаривали. <Воинский чиновник на Запорожье, надзирающий за мерами и весами в лавках так называемого Крамного базара в Сечи. - Оно, значит, сегодня? - спросил кантарей. - Прямо вот-вот, - ответил Татарчук. - Ожидают только кошевого и Тугай-бея, который с самим Хмелем на Базавлук поехал, потому что орда стоит там. Товарищество уже на майдане, а куренные еще засветло соберутся на раду. До ночи все известно станет. - Гм! Плохо может быть, - буркнул старый Фылып Захар. - Слухай, кантарей, ты правда видал, что и мне письмо было? - Известно, видал, если сам кошевому письма относил, а я человек грамотный. При ляхе три письма нашли: одно до самого кошевого, второе тебе, третье молодому Барабашу. Об том уже вся Сечь знает. - А кто писал? Не знаешь? - Кошевому - князь: на письме печать была; кто вам - неизвестно. - Сохрани бог! - Если тебя в письме явно другом ляхов не называют, то обойдется. - Сохрани бог! - повторил Татарчук. - А может, ты и сам чего за собой знаешь? - Тьфу! Ничего я за собой не знаю. - Может, кошевой письма в ход не пустит, потому как и ему своя голова дорога. Ему ведь тоже письмо было. - А что ж... - Но ежели ты чего за собой знаешь, тогда... - Тут старый кантарей еще более понизил голос: - Беги! - Как это? Куда? - беспокойно спросил Татарчук. - Кошевой по островам дозоры поставил, чтобы никто к ляхам не ушел и про здешние дела не донес. На Базавлуке стерегут татары. Рыба не проплывет, птица не пролетит. - Тогда спрячься, ежели можешь, в Сечи. - Найдут. Разве что ты меня тут на базаре между бочками спрячешь? Ты ведь сродник мне! - И брата родного не стал бы прятать. А если смерти боишься, напейся: пьяный ничего не почуешь. - Может, в письмах ничего и нету? - Может быть... - От беда! От беда! - сказал Татарчук. - Ничего за собой я не знаю. Я добрый молодец. Ляхам враг. Да хоть бы ничего в письме и не стояло, бес его знает, что лях на раде выложит. Он же меня погубить может. - Это сердитий лях: он ничего не выложит! - Ты был у него сегодня? - Был. Раны помазал дегтем, горелки с пеплом в горло налил. Очухается. Это сердитий лях! Говорят, прежде, чем его взяли, он татар, как свиней, на Хортице порезал. |
