— Воевода, ты хлопни мальчонку, нешта молчит! — с напряжением в голосе посоветовала повитуха.

У меня чуть не остановилось сердце. Неужели мертвый? Я бережно, боясь притронуться, вроде бы и хлопнул сына, но получилось, скорее, поглаживание.

— Вот так, воевода! — с этими словами повитуха с силой ударила моего сына.

Сперва я хотел вышибить бабе челюсть за такое, но после, когда раздался заливистый, писклявый «У-а-у» в исполнении наследника, готов повитуху расцеловать в ту самую челюсть.

Насколько же это, оказывается, трепетно, держать в руках своего ребенка, как же волнительно и ответственно. Маленький комочек, с узкими глазками, темно-зеленый из-за плаценты, ребенок все равно казался мне милым и самым-самым. Вот спроси меня в этот момент, что же такого самого-самого во вполне обычном, пусть и крупноватом, мальчугане. А я бы сперва разбил бы нос вопрошающему, а после… Да не знаю, это какое-то абсолютное «самое-самое», что не поддается объяснению.

В прошлой жизни у меня не было детей, и я по этому поводу бывало и огорчался, но прогонял мысли прочь. А в этой жизни, у меня все есть — семья, наследник, четкие цели, реализация их. Рассмеялся бы в лицо тому, кто попробовал бы поставить передо мной выбор: или этот мир, или вернуться в будущее. Нет, тут теперь мой мир, здесь единственная реальность. Слишком много якорей уже держит, что даже не могу думать покидать столь ужасное и столь любимое Средневековье Русское.

— Пуп режь, воевода. Как батька ножом своим и режь, — прерывала мои мысли о возвышенных чувствах повитуха.

— Нельзя моим ножом, старая, так заражение может быть, — отвечал я.

— На, держи, прокипятила ножик. Чай не полная дура, поняла, что ты все чистое хочешь использовать, — усмехалась баба.

Вот же бесстрашная! А, если я рассержусь? Но этой из той области, когда вахтер или уборщица мнят себя генеральными директорами и ведут соответственно, порой гоняя тряпками начальников, которые ступили на мокрое или пропуск забыли. Но пусть. Не знаю, кто больше постарался, что все прошло относительно хорошо, но готов радовать всех причастных.

— Все получат по двадцать гривен, а ты, — я обратился к главной повитухе. — Карга старая! Сто гривен тебе дарую.

— Благорадствуем, воевода, щедро, — с некоторым лукавством сказала повитуха.

— Имя дай сыну, — усталым измученным голосом, сказала Маша.

Хотел посмеяться, когда отлегло, даже куража захотелось. Сказал бы, что назову сына Ашшурбанацирапалом Владиславовичем, но не стал. Это у меня полет эмоций, а вот иные не поймут. Чихать на иных, Маша сейчас юмора не поймет.

— Александром будет, — провозгласил я.

— Мудреное имя, — возмутилась повитуха.

— А ты, старая, поговори еще мне! — пригрозил я.

Александр Колядов, позывной Коледа, так звали моего боевого товарища, который вытащил меня однажды из пекла. На себе, раненном в руку, тащил пять километров. Через полгода его не стало, подорвался на мине. Так что… Александр. А еще, у меня есть и другие имена достойных товарищей. Так что не последний сын, надеюсь.

— Дите отдай, воевода, обтереть нужно! — не реагируя на мои угрозы, сказала повитуха и забрала сына. — Ты иди уже бражничай. Тут бабское дело. И так, влез, куды не нужно. Но за науку тебе поклон великий. Думала, что все уже знаю, а на, ити ж ты… Муж поучает бабу, как рожать!

Бабка Ежка! Повитуха была чем-то похожа на образ, выстроенный в старых советских фильмах, горбатая с бородавкой на носу, она бережно обтирала моего сына и все бурчала.

— Ты как? — спросил я у Маши, поглаживая ее промокшие от пота волосы.

— Добре, уже хорошо. Но ты… так нельзя, это же бабье дело рожать.