Теодор: Почему?

Зельда: Скажем, потому что я дама.

Теодор: А-а, ну, если хотите…

Седьмая глава

Майки были жеваные и пахли псиной. Красного цвета. На спине белой, шелушащейся краской были намалеваны номера. Фурцеву досталась 9-ка. Трусы широченные, тоже несвежие, условно-белого цвета. Обувку пришлось выбирать из большой горы черных парусиновых тапочек на резиновой, рифленой подошве. Для левой ноги капитан подобрал себе тапочек сразу, а правый еще долго прятался от него. Уже все экипировались, у кучи остались только капитан и Твердило. Ляпунов стоял в сторонке в надвинутой на глаза черной фуражке, топал в землю большими черными подошвами и хлопал поочередно одна в другую, кожаными перчатками.

Наконец Фурцев нашел что-то более менее подходящее, натянул.

Офицер, увидев, что капитан команды готов, велел строиться, не обращая внимания на неловко суетящегося географа — тот так и остался босиком.

— Будь проще. — Шепнул Твердиле Мышкин, единственный, кто нашел себе не только ненадеванную форму, но даже новенькие бутсы.

Двинулись колонной по одному. Фурцев шел первым, поэтому колонна шла медленно. С невидимого пока стадиона, через край трибуны выплескивалась бодрая, маршево-спортивная музычка. Асфальтовая, потрескавшаяся дорожка, подстриженные кусты и вот он вход на стадион.

Музыка стала громче. Увиделись впереди какие-то лениво плещущие, незнакомой раскраски флаги. Постепенно открывалась лицевая сторона единственной трибуны, за которой состоялся "расстрел", и на ней обнаруживались сидящие группками фрицы. Увидев красно-белых спортсменов, они засвистели, и дурашливо зааплодировали.

Фурцев споткнулся о низкий бордюр у края беговой дорожки окружавшей поле, и сделал два огромных шага вперед, отчего со стороны могло показаться, что он так и рвется в бой. В нос ударил запах свежескошеной травы.

Офицер, вышагивавший рядом, решительно направлялся к центру поля, где разведенным в ведре мелом был обозначен неровный круг. Поле было не в идеальном состоянии, встречались песчаные проплешины, кочки, но нельзя было не признать — аккуратные немцы сделали все возможное в боевых условиях. Все коровьи лепешки были убраны.

Музыка вдруг переменилась. В ней стало меньше спортивного, нор больше военизированного. Краем глаза Фурцев увидел, как слева, от трибуны бежит, также к центральному кругу, колонна спортсменов в бело-черной форме.

Команды встали друг против друга. Невольно в такой ситуации рассмотришь противника. Конечно, сытые, конечно, одеты с иголочки. Одеколоном разит за четыре шага. Смотрят уверенно, и немного презрительно.

Откуда-то, Фурцев не заметил откуда, появилась бригада судей. Все трое в полосатых майках и белых брюках. У главного рефери помимо свистка в зубах были еще и огромные черные очки. Вправой руке он держал отлично зашнурованный мяч. Шрам у мяча был на том же месте, что и глобуса на столе директора школы.

Капитанов пригласили к центру. Фурцев вялой рукой пожал сухую твердую ладонь лысеватого крепкого дядьки с бледно-голубыми глазами и выгоревшими ресницами. Капитан противника аккуратно улыбнулся. Судья тут же подбросил в воздух монетку, хлопнул ее на тыльную сторону левой руки. И принял решение, что русские займут вон те ворота. Понятно, чтобы заходящее солнце било прямо в глаза. Но не эта мысль уколола капитана, а то, что тембр голоса главного рефери показался ему знакомым. Судья был, конечно же, тоже немец, так что… надо креститься, когда кажется.

Ляпунов уже по-хозяйски обживался в воротах, пробовал качнуть штангу, плевал на ладони, неприязненно щурился на солнце.

Кто встал в центр нападаения? Мышкин. Помогать ему брались Гимнастерка, Рябчиков и Мусин. Фурцеву, как капитану, полагалось держаться в центре, взял он к себе двух пареньков проворных на вид, надо же кому-то бегать, у самого силы только, чтобы стоять.